Паб «Медная голова» был знаменит на всю округу. Он стоял в отдалении от жилых домов, у самой кромки промышленного района, который без устали расширялся и отхватывал куски от города, обкусывая его по краям, словно дворняжка – печенье. Промпостройки – водонапорные башни, уродливые радиовышки и серые здания заводских цехов – проглядывали то тут, то там, словно царапины.
Хозяин «Медной головы» воспользовался всем, чем мог воспользоваться. Сам домик, неказистый и невнятный, он выкрасил желтым и снабдил гаэльскими надписями, а старый фонарь перед входом обвесил коваными завитушками и указателями. «До Дублина – 5674 мили», — гласил один. «До Белфаста – 3258 миль», — говорил другой. Цифры были неверны, и жители города Б единогласно решили, что хозяин паба украл их с улицы города Г в графстве Оффали, в котором когда-то жил.
Паб «Медная голова» не был каким-то особенно шумным или разухабистым. Да, оттуда нередко вываливались вдрызг пьяные личности, особенно в танцевальные вечера, когда выпивка была за полцены. Однако в пабе не бывало безобразных драк, битого стекла и загаженных туалетов. Каждый день (за исключением дня святого Патрика) сюда наведывались приличные люди. Ведь закусывать пятнадцатидолларовую пинту ирланского стаута тарелкой двадцатидолларовых куриных крыльев могли только очень приличные люди.
Словом, в пабе можно было вкусно поесть днем и крепко выпить вечером, и вскоре после открытия «Медная голова» стала популярным местом и самым жутким ночным кошмаром Ангелины Фемистоклюсовны.
Школьники повадились бегать в паб по вечерам. Когда туда набивалось много народа, они проникали по одному так ловко, что даже дюжие и зоркие охранники в майках с надписью «IRA Undefeated Army» не могли отследить всех. Тогда Ангелина Фемистоклюсовна договорилась с хозяином заведения, чтобы школьникам младше семнадцати хотя бы не продавали пиво. Тот, посмеявшись, согласился. Бармены были четко проинструктированы, однако пиво все равно утекало к школьникам через тех, кто уже достиг рубежа вседозволенности.
Отчаявшись, Ангелина стала лично посещать «Медную голову». Морщась от громкой музыки и щурясь от табачного дыма, она вертела головой по сторонам, как филин, высматривая своих подопечных. Те хихикали и прятались в туалетах, за пианино, под стойкой, в курительной комнате, куда Анафема заглянуть не догадывалась. Только иногда ей все-таки удавалось вывести парочку совсем уж бесхитростных пьяниц из девятого класса.
Только Егору позволялось официально посещать «Медную голову» с разрешения его отца. Он был фронтменом группы «Undertakers» и, положа руку на сердце, любимчиком Анафемы. Она, конечно, хмурилась, когда видела его с пинтой пива, и морщилась, услышав в его песне грубое слово, но на их отношения это никак не влияло. Она продолжала считать Егора очень интересным и многообещающим юношей.
В паб открыто приходил и Кирилл. Ему уже исполнилось восемнадцать.
— Если бы не исполнилось, я бы все равно приходил, — говорил он, немного рисуясь.
Именно эти двое – Егор и Кирилл – составляли интерес Заваркиной этим вечером. Но пока не начался концерт, Анфиса и Зуля сидели на втором этаже в углу, на мягких диванах коричневой кожи, под знаменитой рекламой темного ирландского пива – нарисованным туканом со стаканом на клюве.
Они пили по третьему коктейлю. То была знаменитая на весь город Б «Ирландская республиканская армия» – смесь виски и сладкого сливочного ликера – достаточно деликатный коктейль, чтобы его любили барышни, и достаточно крепкий, чтобы барышни от него румянились, словно августовские яблочки.
— Не хочу больше этой бабьей мякоти, — заявила Заваркина, заглядывая себе в стакан. — Хочу чистого виски! Эй, офисьянт!
— Офисьянт? Это по-французски? — спросила Зуля. — Если ты угощаешь, то я тоже хлебну чистого.
— Я угощаю, — пробурчала Заваркина и замахала официантке так интенсивно, будто сажала самолет. — И это не по-французски, это по-заваркински.
— Вечно твоей фамилии всё самое интересное достается, — Зуля вытряхнула в глотку последние капли «Ирландской армии». — А мне?
— А ты попробуй от своей фамилии наречие образовать!
Когда Зуля объявила, что выходит замуж за Зузича, Анфиса надорвала живот от смеха, придумывая ей разнообразные клички в течение целого вечера.
— Дык расскажи мне, — Зуля шлепнула Заваркину по руке, когда официантка в зеленой футболке с надписью «Kiss me I’m Irish» приняла заказ и отошла, — что там с твоим Яичкиным?
— Ну, в общем, представь, существует проект, согласно которому все самое интересное из жизни школьников изымается и заменяется чем-то очень скучным, выхолощенным и наскоро придуманным. Псевдорусским, квази-славянским или недоправославным.
— Я знаю чуточку больше, — вкрадчиво сообщила Зуля.
— Духовная безопасность. И я про нее знаю.
— Так! Заваркина! С кем ты спишь?! — завопила Зульфия.
— Два по тридцать пять и две пинты «Гиннесса», — объявила подошедшая официантка.
Заваркина хитро посмотрела на Зулю, невыносимо любопытную дагестанскую женщину, которая терпеть не могла, когда кто-то знал больше нее.
— Я не считаю этот проект таким уж дурацким, — поведала Зуля.
— Он отнимает у людей всё интересное разом, взамен предлагая скучное, — просто объяснила Заваркина. — То, что скучное в данном случае совпадает с «чисто русским» — так это случайность.
— Почему скучное?
— Потому что искусственное. Придуманное. Потому что люди не сами приходят к культурному новшеству, им его навязывают насильно. Причем навязывают одни названия, без содержания. Например, праздник этих Хавроньи с Петром. Интересного-то что надо делать? Как и кому в любви признаваться?
Зуля пожала плечами.
— Вот-вот, — ткнула пальцем Заваркина, — название придумали, а как праздновать и как отмечать придумать забыли.
— Ну, как отмечает русский человек…
— Глубокомысленно произнесла женщина по имени Зульфия, — хихикнула Заваркина, тут же получив локтем в бок.
— Никто этих новшеств не заметит, — вернулась Зуля к теме. — Это просто документ. Ну уберут ночные клубы свои афиши с тыквами, и всё!
— «Святоши» заметят, — улыбнулась Заваркина в стакан с пивом.
— Кто?
— Ученики святого Иосаафа.
Заваркина закурила, откинулась на спинку стула и, прежде чем завести варганчик, снисходительно уставилась на Зульфию. Зуля сложила руки на груди, нахмурилась и тоже откинулась на спинку дивана. Вся ее поза выражало упрямое «Никто не может знать то, чего не знаю я, а если я чего-то не знаю, то это неважно!». Словом, она приготовилась слушать и возражать.
— Милая Зульфия, — начала Анфиса, — в школе святого Иосаафа есть праздники, организованные по одной схеме – Хэллоуин, день святого Валентина и Пасха. Схема такова: научно-просветительская часть плюс коммуникативная плюс развлекательная.
— А Рождество? — поинтересовалась Зуля, подавшись вперед.
— С Рождеством всегда был затык, потому что дети на каникулы разъезжались, и никого невозможно было найти и собрать в кучку. Даже на бал.
— Ты под балом что подразумеваешь? Дискотеку?
— А вот и нет! – воскликнула Заваркина, победно улыбнувшись. — Слушай же!
Зуля замолчала и тоже закурила. Она не любила долго пребывать в неведении.
— Испокон веков, — мрачно затянула Заваркина.
— Прекращай! – велела Зульфия.
— Ладно. В течение учебного года в школе святого Иосаафа дается два бала для старшеклассников и один раз устраивается праздник для младшей школы. Когда-то давно Попечительский совет решил, что проводиться эти два бала будут в самые унылые месяцы учебного года: октябрь и февраль. В общем-то, то, что иосаафовские праздники совпали с Хэллоуином и днем святого Валентина – чистая случайность. Ну, раз так вышло, решил совет, то почему бы и не позаимствовать кое-что у буржуйских праздников? Опишу тебе, любимая моя Зульфия, эти события в порядке возрастания интересности, такими, какими я их помню…
Заваркина отпила из бокала и прочистила горло.
– Для мелкоты веселье устраивалось поздней весной, когда становилось тепло, и забава эта действительно смахивала на католическую Пасху. Третьеклассники, уже важные и взрослые, прятали в парке шоколадные яйца и всякие сюрпризы, а малышня с визгом носилась с корзинками и собирала их на скорость. Все остальные – ученики, учителя, родители – болели в сторонке. Шум, визг, мелкие, перепачканные шоколадом – всем было весело и беззаботно. Кое-кто из старшеклассников втихаря делал ставки: кто придет первым, кто больше всех яиц найдет. Я видела однажды толстого мальчугана, который нашел целую гору шоколада в старом дупле, и вместо того, чтобы нестись к судьям и демонстрировать добычу, сел тут же, под деревом, и съел все подчистую. А на него, между прочим, большие деньги ставили!
Заваркина улыбнулась и продолжила.
— В день святого Валентина весь день работала почта, через которую школьники обменивались открытками и записочками. Кое-кто посмелей пересылал игрушки и конфеты. Доставляли это добро специально оторванные от занятий ученики, наряженные купидонами, невероятно раздражавшие преподавателей своими появлениями по пять раз за урок. К концу дня, пересчитав открытки, объявляли короля и королеву. О, какая это была драма! Девчонкам приходилось писать валентинки самим себе, только чтобы не уступить трон заклятой подружке. Со мной в параллели училась девушка Вика, которая, прознав, что я получила пятнадцать штук, написала самой себе аж девяносто! Бедолага! Васька ее раскусил и злобно высмеял, как только он и умел, прямо на церемонии награждения. Она расплакалась, но корону не отдала.
При воспоминании о брате, Заваркина слегка нахмурилась, но через секунду снова просветлела и продолжила.
— Вечером четырнадцатого февраля устраивалась вечеринка, нарядная, но неформальная. На первом этаже школы под актовым залом была – и сейчас наверняка есть – дискотечная комната. В ней – высокий потолок и резные дубовые двери. Ее к вечеру всю залепляли сердечками, розовыми шариками, этими забавными медведями-«бомжарами», знаешь, такими, которые выглядят, как будто всю весну под дождем на клумбе пролежали. На уроках труда барышень заставляли печь печенье для вечеринки, и здесь тоже шло негласное соревнование, но уже не на королеву, а на лучшую домохозяйку. При мне одна девчонка залепила тестом волосы своей одноклассницы, которая раскритиковала ее печенье: заметила, что оно похоже не на сердечки, а на маленькие задницы. Жертва атаки так и не смогла выгрести из волос весь этот клейстер и вечер провела в платке.
Анфиса раздавила в пепельнице сигарету.
– Но самое главное событие года – Бал на Хэллоуин! К нему готовились, о нем мечтали! Во-первых, это бал-маскарад. Настоящий бал и настоящий маскарад! Старались, кто во что горазд. Даже я в одиннадцатом классе в корсет затянулась! Я, представляешь?! Заваркина в бальном платье! Правда, я тогда не лысая была, а рыжая… Впрочем, я отвлеклась… Бал устраивался не тридцать первого, а в последнюю пятницу октября, и весь этот день был особенным. Когда я училась, с утра обязательно приезжали лекторы-кельтологи и доводили нас до ручки своей болтовней о Самайне, чересчур целомудренной и приукрашенной, как потом выяснилось. Это идея Анафемы, которой вообще не нравится, когда все вокруг слишком веселы. Часов с одиннадцати нас выпускали на стаканчик чая, чтобы потом занять вырезанием тыкв. На скорость и на искусность, правда, тупыми ножами. Я ни разу ничего не выиграла, потому что от скуки кидалась мякотью. Этими тыквами вечером украшали здание школы.
Зульфия живо представила себе кирпичное здание школы святого Иосаафа, каждый выступ которого украшен светящимся самодельным фонарем. Ей даже показалось, что воздух стал холоднее и запахло жженой тыквенной плотью и корицей.
— Пирога хочу, — сказала она.
— Пироги тоже были, — рассмеялась Заваркина. — Каждый год заказ на их изготовление получала кондитерская, которую открыла племянница Анафемы. Как она теперь выживет, ума не приложу…
— А что было потом? – поинтересовалась Зуля.
— Потом нас распускали по домам, и вернуться мы должны были ровно к шести вечера. Ни минутой раньше и ни минутой позже, в костюмах и масках, иначе на бал не попасть.
На моей памяти не было ни одного человека, который счел бы бал скучным или неподходящим ему занятием. Скорее всего, потому что на бал допускались не все, а только старшая школа. Ученики класса с пятого начинали мечтать о том, как разоденутся в пух и прах и пройдутся в кривом котильоне с понравившейся девчонкой. Согласно бальному расписанию ровно в шесть школьники должны были подняться вверх по парадной лестнице, по которой в будни ходит только директриса, и выстроиться в стройные шеренги, чтобы зайти по сигналу в зал, выдать вальсовый круг и быть свободными. Дальше выходила Анафема, рассказывала, как она рада видеть столько свежих сияющих детских лиц и… бла-бла-бла. После ее громогласной нудятины разносили угощенья и начинались развлечения. Какие именно – зависело от комитета бала, который торжественно избирался школьниками и учителями в сентябре. На каждый бал под покровом ночи привозилась какая-нибудь макабр-панк-поп-рок-группа: папа главы комитета непременно оказывался знаком с братом их тур-менеджера. Бал всегда длился до полуночи, конечно, для тех, кто выдерживал. Для остальных – раз в час от школы отходил автобус, который объезжал город и пригород и раздавал учеников в руки родителям. Кстати, мой первый бал почти полностью состоял из исторических танцев, которые мы разучивали весь сентябрь на дополнительных занятиях. Я и сейчас могу тебе мазурку отчебучить, — улыбнулась Заваркина в пустой стакан с пивом, — только на балу мы все равно сбились в кучу и попадали.
— Только не говори мне, что там никто никогда не напивался! – недоверчиво протянула Зульфия и плеснула Анфисе из своего бокала.
— В пунш обязательно наливалось шампанское, — хихикнула Заваркина. — Мы два года подряд морочили Анафему, что у пунша должен быть такой вкус. Она нам: «Это алкоголь!», а мы ей: «Это мускатный орех!». Напивались, конечно, всякое было. Однажды разбитная компашка из шести одиннадцатиклассников упилась ромом в подсобке. Один даже в больницу попал. Ой, что было! Прибегали мамаши и, забыв про качающиеся в ушах бриллианты, выли по-простонародному: «Это вы моего сыночку на грех подбили!» – и всё в том же духе. Но дело решили миром. Троих выгнали из школы, якобы за неуспеваемость, еще троих развели по разным классам, якобы из-за конфликта с физиком.
— А с балом ничего? — не поверила Зульфия.
— А с балом ничего, — подтвердила Заваркина, озираясь в поисках официантки. — Представляешь теперь, насколько это важное мероприятие? Если его уберут, это будет драма. Но только для учеников Иосаафа.
— А все-таки почему Рождество обошли? Девушка, нам еще по полпинты сидра, пожалуйста.
— На Рождество надо подарками обмениваться, а это затратно, — Заваркина залпом допила виски. — И материально, и эмоционально. Да, к тому же это религиозный праздник, а на балах святого Иосаафа должна царить немного декадентская атмосфера.
— Пафосники! — сказала с улыбкой Зуля. Это было ее собственное слово, означавшее нечто помпезное.
— Не завидуй так громко!
— Ну, может, они оставят бал, — задумчиво предположила Зуля, — как-нибудь втихаря…
— Да прям! — отмахнулась Заваркина. — Они уже приняли под козырек. На днях объявят ученикам. Стоны содрогнут те красные кирпичные стены, — закончила она драматично и с силой растерла еще одну докуренную сигарету в пепельнице.
Зуля улыбнулась.
— А я-то думаю, чего это ты такая тихая в последнее время! Нет, есть еще у меня порох в пороховницах! Могу! Могу видеть, когда что-то затевается. Что ты задумала? Рассказывай! — потребовала она.
— Точно не знаю, — Заваркина прищурилась. — Хочу укрепить оборону Иосаафа большой шапочкой из фольги. И мне нужна команда. И мне нужен конкретный враг, личность одиозная и неприятная.
Она повертела головой по сторонам, словно одиозную личность и общего врага можно было найти в пабе, среди мягких кресел и винтажных плакатов. Зуля проследила за ее взглядом и тоже не увидела никого необычного.
— Буду импровизировать, — картинно вздохнула Заваркина, лихо опрокинула в себя полстакана сидра и снова закурила.
— Ну-ну, — Зуля уставилась на нее, — а зачем тебе это? Зачем отстаивать развлечения в святом Иосаафе? Ну, кроме твоего собственного веселья в процессе скандала, конечно…
Заваркина уставилась на нее в недоумении. Зуля стукнула себя по лбу.
— Вася, — произнесли подруги вместе.
— Они хотят лишить моего ребенка двух тонн веселья, о котором я ему все уши прожужжала.
— Счастье ребенка как мотив мне понятен, — улыбнулась Зуля. — Тебя, стало быть, уже в школу вызывали.
— Угу, — откликнулась Заваркина, — давай еще сидра закажем.
Они заказали по пинте пряного «айриш перри» — ирландского грушевого сидра.
— Вдруг это заведение тоже закроют? Как духовно небезопасное? — предположила Зуля в волнении.
— О, ужас! Любезная Зульфия останется без тепленького сидра на ночь! — засмеялась Заваркина. — Не дрейфь! Косолапыч – депутат, и потому ирландскую культуру признали дружественной славянской.
Косолапычем иногда называли Дмитрия Косолапова – депутата городской думы и бизнесмена, владеющего сетью ресторанов быстрого питания «Косолапыч» в русском стиле: избушки, коряги, медведи, невкусная еда. Паб «Медная голова» тоже принадлежал ему.
— Мда, Заваркина, — произнесла Зуля довольно, — наворотишь ты дел!
— А то, — согласилась та.
— А что все-таки с Яичкиным твоим?
— Он не мой, — обиделась Заваркина.
— Так кто это?
— Яичкин. Помнишь региональный фестиваль новой драмы? На котором Смоленская блеснула прежде, чем уйти на покой? Когда она отхватила гран-при, он еще плевался ядом и желчью ей вслед?
— Вспомнила! — вскрикнула Зульфия. — Помню его! Мерзенький такой ботаник!
После окончания того фестиваля Анфиса и Зуля стояли в толпе прессы. Мимо чинно шествовала режиссер-победительница, обнимая свой приз и лучезарно улыбаясь. Яичкин вывалился из толпы прямо перед ней, принялся в ажитации размахивать руками и орать дурным голосом. Суть его выстраданной тирады сводилась к следующему: все решают деньги, губятся таланты, все куплено, приз Нины не заслужен ею, а по праву принадлежит ему. Гордая Смоленская молча (что для нее нехарактерно) залепила этому истерику мощную пощечину и проследовала далее под аплодисменты. За ней прошествовал ее муж Павел Проценко – местный преуспевающий бизнесмен – не скрывающий ехидной улыбки.
— Ее постановка все равно лучше была, — выдохнула Зуля облачко дыма.
Внизу загрохотал саундчек.
— Нам надо спуститься, — сказала Заваркина. — Я тебе кое-кого покажу.
Девушки, нетвердо ступая, спустились по узкой деревянной лестнице, завешанной пейзажиками Ирландии. Весь нижний этаж паба был заполнен людьми. На крохотной сцене суетились рослые парни — гитарист, барабанщик, аккордеонист, вокалист Егор с бас-гитарой. Рядом примостилась крохотная девушка-флейтистка. Группа «Undertakers» была готова сказать свое слово. Как только Анфиса и Зульфия протиснулись к сцене, полилась тягучая и нервная мелодия.
— Я слышу твой голос, Ирландия-мать, — вывел Егор громко, четко, с сексуальной, совершенно недетской хрипотцой.
Заваркина улыбнулась.
— Это первый член моей новой команды, — проорала Заваркина Зуле в ухо. Та кивнула.
— За землю родную, за…
— За Erin Go Bragh! — грянул весь паб в один голос.
— Здорово как! — Зуля экстатически сияла. Она обожала всё, над чем витала мощная энергетика.
Заваркина исподтишка огляделась. На противоположном конце зала она увидела Анафему, которая кому-то грозила кулаком. Посмотрев в том направлении, она увидела двух смущенных девчонок и парня, то ли с виноватой, то ли с ехидной улыбкой разводившего руками, словно говоря: «Ну не идти же нам к вам по головам!».
— И теперь над холмами звучат голоса тех, кто жизнь свою отдал…
— За Erin Go Bragh!
Между ними была толпа. Анафеме было до них не добраться. Она могла лишь беспомощно созерцать их стол, уставленный пивом и сидром.
— Английский капрал сгоряча говорил, что у наших солдат нет винтовок и сил. Но пуля захватчика сердце нашла, и он не вернулся из…
— Erin Go Bragh!
Заваркина улыбнулась, представив, что ждет их завтра в школе.
— Почти сотня лет пролетела с тех пор, но памяти голос, как прежде, суров. И дети Ирландии помнят всегда, как всходила свобода над…
— Erin Go Bragh! — крикнул весь паб в едином порыве и взорвался аплодисментами.
— За свободу! — вдруг завопила Зуля. Она обожала лозунги.
Взгляд Заваркиной упал на столик рядом с уморительно подпрыгивающей Ангелиной Фемистоклюсовной. За ним сидел режиссер Яичкин и мрачно цедил эль.
— Мы слишком часто говорили его имя вслух, — проворчала Заваркина, намекая на фильм «Биттл Джус», который она относила к худшим творениям буржуазного кинематографа.
— Что? — проорала Зуля, не отвлекаясь от сцены, на которой Егор уже выводил похабную песенку про младшего О’Донохью.
— Тебя удручает то, что матерью зовется земля, отличная от земли русской? — развязно спросила Заваркина, плюхнувшись на свободный стул рядом с Яичкиным.
Тот вздрогнул и удивленно уставился на нее.
— Я слышала в тебя чернильной бомбой кинули? — продолжала она как ни в чем ни бывало.
— Когда становишься знаменитым, слухи о тебе расползаются с невероятной скоростью, — нашелся режиссер.
— Ты не знаменит, — съехидничала Заваркина. — Если бы чернилами тебя окатил не мой сын, никто даже не заметил бы.
— Яблочко от яблони, — усмехнулся Яичкин.
— Угу, — довольно улыбнулась Анфиса. — Горжусь им. Слушай! — она хлопнула Яичкина по плечу. — Хочешь пари?
— Не хочу, — буркнул тот.
— Да ладно тебе, где твой азарт? — спросила Заваркина, обнимая режиссера по-свойски.
Яичкин недоуменно посмотрел на ее руку на своем плече.
— Впрочем, ладно, — продолжала Анфиса, — какой у тебя азарт? Сообщу тебе, не заключая пари. Я собираюсь похерить твой «подземельный» проект.
— Не выйдет, — самодовольно усмехнулся Яичкин и ткнул пальцем в потолок.
— Ой, да брось! — скривилась Заваркина. — Видали мы эту власть. Голой. В бане.
— Ты – вульгарная, — на этот раз скривился Яичкин.
— Я – просто ночной кошмар, — согласилась Анфиса. — Проект твой по Иосаафу не пройдет, попомни мое слово. На любую твою жалкую попытку отнять веселье у детей, я отвечу ракетой «Синева» по твоей скучище. Учти. У меня даже команда есть.
— Нет у тебя ничего, — ответил Яичкин, бравируя. — Для такой работы нужны высококлассные кадры: журналисты, копирайтеры, ораторы.
— Ха! — по-пиратски крикнула Заваркина. — Всё, что мне нужно – это хорошо мотивированные личности. Личности, господин Яичкин. Ну, знаете, личности – это… — Заваркина сделала вид, что задумалась. — Личности – это как Нина Смоленская.
Режиссера передернуло.
— Психопаты? — проскрежетал он с отвращением.
— Хотя бы… Ну вот, смотри, — Заваркина указала сначала на сцену, на Егора, потом на столик с незаконно просочившимися в паб старшеклассниками. — Огненно-рыжий и долговязый — это Егор. Его дедушка – ирландец, такой же огненно-рыжий и долговязый. В семье Егора пестуют ирландскую культуру. Сможешь ты выбить из него эту дурь, Яичкин? Не сможешь. Кишка тонка. Мулатка – дочь стэнфордского профессора литературы, случайно заимевшего связь со здешней певичкой. У нее два гражданства – русское и американское. Пару летних месяцев она проводит с папой, поэтому идеально говорит по-английски и пишет отличные тексты на обоих языках. Она очень добрая и сочувствующая девушка, но сможешь ли ты, Яичкин, заставить ее отвергнуть культуру ее отца и его наследие? Не сможешь. Вот тот мелкий, мой любимец. Воришка. Его в триста девятнадцатой школе за руку поймали. Так, знаешь, что он сделал? Отболтался от обвинения! Ему было всего четырнадцать, но он уже был настолько ловок, хитер и умен, что не просто попал в школу святого Иосаафа и стал лучшим учеником, но еще умудряется шкодничать и не попадаться. Сможешь на него повлиять? Нет. Он тебя насквозь видит. А четвертая – длинноногая шлюшка – ты ведь ее заприметил уже, правда, любитель малолеток? Четвертая, друг мой – губернаторская дочка. Красотка, активистка, борется за права животных, бомжей и всех, кто попадется под руку. Обожает конфликты, дай только встрять. Получится у тебя ее приручить? Не получится. Она таких, как ты, на завтрак ест. С детства.
— И что? — невольно заинтересовался режиссер.
— А то, что эти четверо – любимцы «святош». Школа святого Иосаафа — лучшая школа города. «Святоши» задают моду. Теперь резюмируем: вся молодежь города равняется на «святош», «святоши» равняются на этих четверых, этими четырьмя рулю я. Как тебе цепочка?
— А еще трое из них – дети богатых родителей, — поморщился Яичкин, не отрывая глаз от Сони, которая забрала у официантки заказанное пиво и закуски – «огненные» куриные крылья и что-то дымящееся в кастрюльке.
— В среде молодежи всё решает обаяние личности! Деньги – дело предпоследнее, — авторитетно заявила Заваркина. — Вот эти четверо – обаятельные. И я – обаятельная. А ты? А ты – уныние в хипстерской футболке!
Яичкин нервно рассмеялся.
— Знаешь, почему они не видят опасности в «Шреке»? — продолжала Заваркина, придвинув губы к самому уху режиссера. Пьяные и залихватские интонации в ее голосе начисто исчезли. — Потому что не проводят параллели между взорвавшейся птичкой на ветке и убийством птички в реальности. Не то, что ты, маленький садист. Ты или не ты уже в достаточно сознательном возрасте — десять лет, не шутка! — в течение двух часов убивал голубя колготками, набитыми песком? Что сделала тебе невинная птица, Яичкин?
Заваркина заговорила вкрадчивее.
— Они не видят опасности в «Шреке», потому что они не жестоки, как ты. Ты до сих пор радуешься возможности кого-нибудь покалечить? Юные души, например? Душегуб! Как тебе не стыдно, а? Они ведь такие юные и невинные. У них такие живые умы! А ты хочешь их лишить возможности познавать мир и изучать другие культуры!
Заваркина покачала головой. Не было понятно, шутит она или говорит серьезно. По виску Яичкина стекала капля пота. Он молчал, с ненавистью уставившись в стакан с пивом.
— У тебя ничего не выйдет, — яростно прошипел он, подняв на Анфису глаза.
— Еще как выйдет, — Заваркина ехидно улыбнулась и встала. — Пари? У тебя свои ресурсы, у меня – свои. В конце учебного года померяемся достижениями. Идет?
— У тебя ничего не выйдет, — упрямо повторил Яичкин.
— Не утруждайся аутотренингом, здесь слишком шумно, — хихикнула Заваркина. — Увидимся в мае. Расскажешь, каково оно – всегда быть на втором месте?
— А бомбу ведь сделал не твой сын, — вдруг вспомнил Яичкин.
— Нет, — спокойно ответила Заваркина.
— То есть они подставили твоего сына, — победно уточнил Яичкин.
— Ага, — легко согласилась Анфиса. — И я им уже даже наказание придумала…
С этими словами она в два больших шага вернулась на танцпол к Зуле. Егор уже выводил песню про Молли – «радость и отраду для подонка и бомжа». Заваркина отняла у своего редактора стакан с сидром и отпила глоток.
— Он тебе в спину что-то проскрежетал, — сообщила Зульфия, с любопытством наблюдавшая за их разговором с режиссером.
— Злится, импотент.
— Тебе про импотенцию доподлинно известно? — засмеялась Зуля громко и заразительно.
Сама она называла этот смех словом «взоржать».
— Упаси меня «Вестонс», «Джеймсон» и «Гиннесс», вместе выпитые, — улыбнулась та.
Зуля оглянулась. Яичкина уже не было.
— Ну-ка, сассанах, у***вай домой! — завопил Егор. — Этот остров нам родной, а вам – чужой. За эти сотни лет нас за**ал ваш бред!!! Я не бритт, не англичанин и не сакс. Я – ирландец, а не чахлый п**орас! Хватайте «Юнион Джек» и ускоряйте бег! Чтобы больше нам не видеть вас вовек!
— Аминь, брат! — крикнула Заваркина что есть сил и подняла стакан. Егор улыбнулся ей.
ЭЛЕКТРИЧЕСКАЯ КНИГА ЦЕЛИКОМ на Призрачных Мирах (120 руб.)
ПЕЧАТНАЯ КНИГА на Ридеро (746 руб.)
ПЕЧАТНАЯ КНИГА из рук в руки в Белгороде (999 руб.)
