Ткань

Ева раздарила все свои книги, отдала своего любимого кота, распрощалась с родным городом – всё для того, чтобы убежать как можно дальше от своего безумного преследователя. Она приехала в Белый Лог – маленький сонный городок, где очень долгие и снежные зимы, надеясь потеряться здесь навсегда. Но вдруг в лесополосе за городом находят задушенную девушку, похожую на нее как две капли воды, и Ева оказывается втянута в первобытную магическую войну – две древние ткани будут биться за её душу. Хватит ли у нее сил, чтобы выжить в этой схватке?

По мотивам дилогии “ТканЬщики” Юлии Удаловой

Глава первая. Раненая ворона
Глава вторая. Ева в Стране Чудес
Глава третья. Предсказание
Глава четвертая. Сны
Глава пятая. Бифидобактерии
Глава шестая. Наркоман
Глава седьмая. За Селёдкой
Глава восьмая. Пожар
Глава девятая. Будет у нас романтика
Глава десятая. Перкаль
Глава одиннадцатая. Миткаль
Глава двенадцатая. Папа
Глава тринадцатая. Миткалевая ярмарка
Глава четырнадцатая. Свадьба
Глава пятнадцатая. Ева и Ян

ГЛАВА ПЕРВАЯ
РАНЕНАЯ ВОРОНА


Я не могла пошевелить ни рукой, ни ногой. Я вообще не могла шевелиться. Я была парализована.

Он стоял очень близко и шарил руками по моему телу.

— Хорошая, сладкая, я так тебя люблю…

Его голос был до странности высок, руки — влажные, пальцы — беспокойные.

— Неужели ты совсем меня не любишь?

Он по-детски пришепетывал и сюсюкал, противно перекатывая во рту слюну.

— Моя богиня, моя звезда…

Я отворачивалась от его плоского детского лица, то умоляющего, то агрессивного, обрамленного нестриженными пегими прядями, торчащими на шишковатой голове.

Я попыталась вырваться. Он сжал пальцы на моем запястье. Руку обожгло болью. Тогда он приблизил свое лицо к моему, но я не почувствовала его запаха.

Он не пахнет! Боже, значит это сон! А сковал меня сонный паралич! Когда не можешь отойти, взмахнуть рукой или ногой, едва можешь дышать и остается только умирать от ужаса — это точно он! Меня просто сковал сонный паралич!

В этот момент я, вздрогнув, проснулась. Запястье саднило. Я поднесла его к глазам и увидела следы пальцев, отпечатавшиеся на коже.

— Пройдет, всё пройдет, — я принялась судорожно тереть их рукавом ветровки. — Это кажется, это морок, это наваждение, это неправда…

Из рюкзака, лежащего на моих коленях, я вытащила телефон. Половина четвертого ночи. Сложно будет снова не уснуть…

Я прислонила голову к прохладному стеклу. За окном одна кромешная темнота быстро сменяла другую, мелькали бусины фонарей, автозаправки, поселки, деревни и маленькие городки. И деревья, ряды деревьев. Мне казалось, что они мчатся за автобусом, преследуют меня.

Именно меня.
Паранойя — удел всех беглецов.

Свет в салоне был притушен. Вокруг все спали. Я больше спать не собиралась. Я не могу больше слышать этот противный сюсюкающий голос и смотреть в это плоское глупое лицо! Хорошо, что во снах не чувствуются запахи…

Стараясь не думать о том, как я чертовски устала, я достала из кармашка рюкзака блистер с кофеиновыми таблетками, выдавила сразу три и закинула себе в рот. Меня тут же затошнило. Я не могу больше их глотать!

Но выхода нет. Потерплю.

В девять утра автобус медленно подрулил к маленькому полукруглому зданию автовокзала и, причалив к бетонному островку платформы, принялся плеваться пассажирами. Я подхватила рюкзак и тоже выпрыгнула в утреннюю прохладу. Тело ломило от недосыпа.

Я оглянулась на автобус. На лобовом стекле была криво прилеплена табличка «Белый Лог».

Чтобы оказаться здесь, я пересекла полстраны.

Я села в троллейбус, идущий в центр, и, устроившись у окна, разглядывала город. Отличный! Улицы с невысокими домами утопали в колючей темной зелени. Ели, сосны, пихты, еще какие-то неизвестные мне хвойные. Людей не было. Ни одного.

На сайте для туристов Белог.ру я прочитала, что зимы здесь довольно теплые, но длинные и снежные. Снег идет каждый день. И жаркое яркое короткое лето — словом, то, что мне нужно. Хотя неизвестно, долго ли мне придется здесь жить…

Я вышла в центре города и огляделась. Тоска! Что я здесь делаю? Кто меня здесь ждет?

Вдруг на меня накатило ощущение бесприютности, и даже рюкзак стал как будто тяжелее. Уши будто заложило ватой. Будь со мной мой толстый, справный, уютный кот по кличке Селёдка, было бы легче — всем известно, дом там, где твой кот!

А я теперь бездомная… Но раз так, нужно найти хотя бы убежище.

Я легко нашла нужный мне особняк. Он стоял на отшибе, на склоне холма, одной стеной прижимаясь то ли к лесу, то ли к густому неухоженному непролазному парку. Дом был каменный, в два этажа, с мезонином, четырьмя колоннами, верандой и резными деревянными перилами.

У калитки висел звонок. Я нажала на него пять долгих раз, но никто не отозвался. Я в отчаянии вдавила кнопку в шестой раз, готовясь отчалить на поиски хозяина этого надменно молчащего дома, когда зеленая входная дверь отворилась и на пороге появился заспанного вида круглый мужичок в вычурном бархатном халате и дурацкой турецкой феске, лихо заломленной на затылок. Ему было лет пятьдесят пять или чуть больше, светлые брови и ресницы и рыжеватая борода от виска до виска. Едва появившись на пороге, он воткнул в меня высокомерный вопросительный взгляд.

— Привет, — я махнула рукой. — Я — Ева. Я — ваша племянница. Я вам звонила.

Дядя неторопливо спустился с крыльца, отворил калитку и жестом велел идти за ним. Когда он приблизился, оказалось, что он ниже меня на голову.

Я разглядывала его исподтишка. Мы никогда не встречались. Дядя всегда был для меня только выцветшим телефонным номером в чужой записной книжке. И, когда я набирала эти цифры, то даже не надеялась, что кто-то возьмет трубку.

В доме оказались модно оштукатуренные бежевые стены и хрустальные люстры, дорогая полированная мебель, покрытая внушительным слоем пыли, и затоптанный наборной паркет.

Пока я разглядывала обстановку, дядя разглядывал меня.

— Пошли на кухню, — велел он.

На кухне был психоделический пол: красная и синяя плитка с кругами и завитками, уложенная как попало. Пока я пыталась унять головокружение, дядя включил чайник.

— Съешь кексик, — равнодушно велел он, подвинув ко мне коробку с вишневыми пирожными.
— Не хочу, спасибо, в автобусе укачало.

Дядя разлил кофе в чашки костяного фарфора и сел напротив. Теперь мы, не стесняясь, разглядывали друг друга.

— Тебе жить совсем негде? — ворчливо спросил он.
— Негде, — подтвердила я, — и денег у меня нет. Я собираюсь найти здесь работу и через какое-то время снять квартиру и съехать.
— А ты зачем приехала именно сюда, в Белый Лог? — дядя поморщился.
— А куда?

Дядя задумался. Видимо, принялся вспоминать, где еще у нас могли быть родственники. Я же судорожно искала какой-нибудь убийственный аргумент, чтобы он позволил мне остаться у себя. Хотя бы на время.

Обстановка в доме послужила мне подсказкой.

— У меня, кроме вас, никого нет, — осторожно начала я. — Податься мне некуда. Я прекрасно понимаю, что сильно стесню вас, а если останусь надолго, то и вовсе стану настоящей обузой.

Дядя молчал, внимательно глядя мне в глаза.

— Я умею отлично полировать мебель, — я попыталась улыбнуться, — и протирать мягкой тряпочкой этот миллион висюлек на хрустальных люстрах. Сэкономите на уборщице.

Дядя задумчиво закивал головой.

— Мне это подходит, — произнес он, отхлебнув кофе. — От меня уборщицы вечно сбегают. А тебе деваться все равно некуда… Ты школу-то хоть закончила?
— Да, год назад.
— И что делала этот год? Работала?
— Да, в библиотеке, — я залпом допила подостывший кофе. — Этим летом я поступила в вашу академию.

Я решила выложить всё начистоту. Ну, почти всё…

— Ну и славно, — дядя пожал плечами, — ты готовишь хорошо?
— Нормально.
— Можешь приготовить сегодняшний ужин? Он не то, чтобы праздничный… Да и убирать особо не надо, они привыкшие к моему образу жизни…
— И характеру? — улыбнулась я.
— Не язви, — одернул меня дядя.
— Есть какие-нибудь предпочтения в еде?
— Эээ… нет, — дядя озадачился.
— Хорошо. Какое вино будет к ужину?
— Красное, — в этом дядя был уверен.

Я кивнула. Придумаю что-нибудь.

— У меня просьба, — дядя вдруг притормозил мои мысли о меню, — вернее, пожелание. Нет, просьба, настойчивая. Не говори никому, что ты — моя племянница. Я не афиширую свою личную жизнь… Понимаешь?
— Понимаю, — кивнула я. — Скажите, что я просто уборщица.

Меня слегка царапнула эта просьба, но я тут же себя одернула. Несмотря на установившийся контакт, мы с дядей по-прежнему чужие люди. У него своя жизнь, а я ворвалась в нее вихрем и пока что от меня один дискомфорт.

— Ты на какой факультет поступила?
— На литературу.
— Хорошо, — кивнул дядя, — если нужна будет помощь, скажи. Только прошу…
— Не афишировать, поняла.

Дядя показал мне большой палец и встал.

— Все правое крыло дома пустует, почти все комнаты закрыты. Займи ту, что открыта, заодно и приберись в ней. Я… не мастак… в этом вашем уюте… Ты очень похожа на свою мать.

С этими словами он вышел из кухни, оставив меня в легком недоумении.

— Спасибо, — крикнула я ему вслед.

Академия «Согинея» была частной. И довольно дорогой, несмотря на свою чудовищную репутацию.

Здесь преподаватели крутили романы со студентками, а преподавательницы — со студентами. Потом менялись: преподаватели принимались за студентов, а преподавательницы — за студенток. И никто ничего не скрывал, в двадцать первом веке же живем!

Профессорский состав крепко закладывал за воротник. Но выпить ведь может любой — что за грех, в самом деле? Ну и что, что ползет на четвереньках и лает по-собачьи — Новый год ведь!

В прошлом году с кафедры филологии лаборантку и вовсе увезли на «скорой». Якобы она отказалась подделывать протоколы аспирантских экзаменов, и доктор филологических наук устроил ей сотрясение мозга и кратковременное удушье. Случай прогремел на всю страну, но ректор, по совместительству мой дядя, просто отмахнулся от недовольных. Пиар, как и уют, не был его сильной стороной.

Словом, по совокупности грехов «Согинея» слыла гадюшником. Но меня это устраивало. Академия была а) высшим учебным заведением б) находилась в непролазной глуши далеко от моего родного города. К тому же каждый год руководство выделяло четыре бюджетных места на каждый факультет «для талантливых и блестящих» — так говорилось на сайте. Но, если честно, конкурс туда могла пройти даже аквариумная рыбка.

Обдумывая меню для ужина, я поднялась наверх по резной лестнице, свернула вправо и толкнула ближайшую дверь. Я угадала, за ней нашлась моя комната. Она ничем не выбивалась из общего стиля дядиного дома. Тусклый паркет, пушистый пыльный ковер, блестящая старинная мебель — умопомрачительного великолепия комод с пятью ящиками, пузатый гардероб, у которого даже внутри было красное дерево, и кровать, слишком большая для одного. Ух, и изведу я полироля на всю эту красоту!

Стены здесь были серыми и скучными, зато окно — трехстворчатым и выходило прямо в лес. Я рванула раму. В комнату вместе с горячим воздухом ворвался сладкий запах разбуженной солнцем хвои.

Господи, здесь потрясающе!

В довершение на кровати лежала нераспечатанная упаковка постельного белья. Судя по картинке, наволочка и простынь были белыми, а на пододеяльнике цвели фиолетовые ирисы. Дорогое. Качество отменное. Перкаль 100%.

Дяде мое вторжение явно было не по душе, но он отправился в магазин и купил мне новое постельное белье. От благодарности у меня даже слезы навернулись и я решила вложиться в дядин праздничный ужин всей душой.

Стелить постель я сразу не стала, слишком велико было искушение упасть и уснуть. Я наскоро забросила свои вещи в комод и шкаф и не удержалась от усмешки. Вся моя жизнь поместилась в один ящик и на две вешалки.

Выйдя из комнаты, я втянула ноздрями воздух, чтобы определить, откуда тянет сыростью. Оказалось, за соседней дверью — ванная. Здесь дела были похуже: тусклая лампочка под потолком, грязный розовый кафель, потолок черный от паутины. На латунных львиных лапах стояла старая ванна, из стены торчали два латунных крана, горячий и холодный. Я крутанула оба. Вода есть.

На кухне краны тоже были старинными, но все оборудование — плита, духовка, электрический чайник и даже посудомоечная машина — было суперсовременным. И нетронутым. Дядя явно не готовил дома.

В холодильнике — большом, стальном и блестящем — первым делом я наткнулась на охлажденное мясо и кое-какие закуски. Над говядиной надо начинать колдовать уже сейчас, чтобы успеть к вечеру. Мне нужен бульон, крахмал, чеснок, хорошее оливковое масло и вино попроще, для соуса.

На закуску я решила соорудить брускетту с моцареллой и овощами, адыгейский сыр, жаренный в беконе и тарталетки с паштетом и инжиром — у дяди в его холодильном дворце при тщательном обыске нашлось немыслимое количество свежих, разнообразных и почти не сочетающихся между собой продуктов. Я творила так вдохновенно, что заляпала все горизонтальные поверхности в кухне.

Я так соскучилась по готовке! Последний год я жила одна, и мне не хватало ни времени, ни сил, да и что уж кривить душой — денег, чтобы готовить что-то сложнее бутерброда.

Я взялась чистить плиту, потом — раковину, напоследок — пол. Я так увлеклась, что прошвырнулась со шваброй по коридору и холлу, по пути завернув в гостиную.

Завтра паркет надо будет натереть мастикой, чтобы тот засверкал.

Когда стрелки старинных часов неслышно подкрались к восьми, я закончила сервировку. Хлопнула входная дверь, из холла послышались голоса. К своему ужасу я обнаружила, что так и не привела себя в порядок. От осевшей дорожной пыли волосы стали сальными и грязными, джинсы я порядком извозила в соусе. Синяки под глазами и отсутствие макияжа тоже не украшали.

Вспыхнула люстра. На пороге гостиной появился дядя в компании трех мужчин и двух женщин. Все нарядные, праздничные, у одной из женщин в руках были чайные розы. Они вежливо и равнодушно поздоровались со мной. Похоже, всё поняли правильно: я — новая домработница.

— Я сейчас принесу основное блюдо и скроюсь. У вас есть стиральная машина? — шепнула я в ухо дяде.
— В подвале, — тихо ответил тот.

Когда я вынесла тарелку с огромным ароматным куском мяса, гости — как я поняла из разговоров, преподаватели «Согинеи» — уже расселись, разлили вино и весело болтали.

— Потрясающий запах!
— Это инжир?
— Налейте мне вина, пожалуйста.
— Давайте я поставлю цветы в воду, — предложила я девушке с розами. На ней были крупные красные бусы под горло.
— Спасибо, — улыбнулась та и передала букет мужчине, чтобы тот передал его мне.

Он был молод — чуть за тридцать — и одет во все черное. Лицо поэтически бледное, что было особенно заметно на фоне черного воротника рубашки и немодно подстриженных волос цвета вороного крыла. Его глаза казались очень светлыми, почти прозрачными, а движения угловатыми и скованными. Когда он передавал мне букет, почему-то не глядя мне в лицо, успел опрокинуть фужер, хорошо, что пустой. Он был похож на ворону со сломанным крылом.

— Влад! — умилилась его неловкости статная дама, сидящая напротив.

От роз шел горький запах. Бутоны были горячими — разогрелись, пока их несли от магазина до дома — оттого их аромат стократ усилился. Я расправила букет в вазе и, не удержавшись, прижалась губами к одному из бутонов. Мои глаза закрылись сами собой.

— Можно я заберу цветы?

На пороге кухни появился Влад. Я отпрянула от букета. Это же не мои розы, а я полезла к ним целоваться — некрасиво!

— Да, конечно, — я подала ему вазу.

Влад не спешил уходить. Он окинул меня бесцеремонным взглядом от макушки до пяток.

— Как вас зовут?
— Ева.
— Браун?

Я поморщилась. Влад не смутился своей глупой шутки, напротив, одарил меня холодным надменным взглядом и кривой ухмылкой — как будто это я неуместно шучу про Гитлера! — и, наконец, вышел с букетом, ударившись локтем о дверной косяк.

Неприятный.

Я поднялась наверх и в ванной, быстро скинув с себя надоевшие шмотки, с наслаждением залезла в кипяток. Вода здесь была мягкая, слишком мягкая, я едва смогла вымыть из волос оттеночный шампунь.

— Твою мать! — развернув полотенце перед зеркалом в коридоре, я обнаружила, что мои длинные платиновые волосы остались слегка синеватыми.

Переодевшись в треники и старую дырявую футболку, я спустилась в подвал со своими заляпанными соусом джинсами. Голоса в гостиной стали мягче и тягучей, разговор все чаще перемежался со смешками — гости основательно подвыпили.

— Потрясающий ужин, — услышала я, проходя мимо.
— Наконец-то ты нашел нормальную домработницу!
— Плати ей хорошо, а то сбежит!
— Смотрите, чтоб хвостом не мела, — сказал Влад. Я узнала его голос. — Чтоб мужиков не водила, в смысле…
— Это моя племянница, — вдруг сказал дядя строго.
— Простите, — промямлил Влад.

Я улыбнулась и тихонько сошла вниз. Получил? Вот и заткнись, скрипучая раненая ворона!

В подвале было тихо. У новой стиральной машинки обнаружилась пятнадцатиминутная экспресс-стирка.

В этом большом запущенном особняке — хорошо. Дядя за меня заступился — приятно. Но все равно — не дом. Здесь нет моих книг — я их раздарила. Здесь нет моего кота — он на временной передержке.

Но…

Здесь нет и одинокой фигуры под фонарем, что в час волка — с трех ночи до четырех утра — громко и заунывно повторяет на разные лады: «Ева… Ева… Ева…».

Здесь — не дом.
Но здесь — моё убежище.

ГЛАВА ВТОРАЯ
ЕВА В СТРАНЕ ЧУДЕС


Занятия начинались двадцатого августа.

Я ходила на рынок, покупала свежие натуральные продукты: фрукты и овощи с местных ферм, творог из молочного хозяйства неподалеку, мясо и даже дикую птицу. С удовольствием вспоминала старые рецепты и изучала новые. Дядя ел, дядя благодарил, дядя толстел — и с каждым днем становился ко мне всё благосклонней. По утрам улыбался, варил кофе и на мою долю, а уходя в университет, кричал: «Евочка, я ушел!». Вот уж воистину, путь к сердцу мужчины лежит через желудок!

На своем перкалевом белье с ирисами при открытом окне, выходящем в лес, я стала спать глубоко, спокойно и совершенно без снов. По утрам я чувствовала себя отдохнувшей и… счастливой. Мне не хватало только Селёдки.

Двадцатого августа я надела свое единственное платье и отправилась знакомиться со своей будущей альма-матер. «Согинея» оказалась бетонной коробкой безо всяких украшений — три корпуса в четыре этажа под зеленой черепицей. Краска на фасаде облупилась, на крыше одного из корпусов выросла маленькая березка. Окна были длинными и узкими, словно бойницы, значит света внутри почти нет. Ну и ладно…

Вокруг сновала молодежь, возможно, мои будущие однокурсники. Я с интересом приглядывалась к ним — вдруг удастся обзавестись парочкой приятелей? Хотя нет, дурацкая идея.

Мой факультет нашелся на третьем этаже. На доске объявлений я прочла, что меня ждут в поточной аудитории номер шесть.

Аудитория оказалась заполненной лишь на четверть. Я присела с краю и обратила взор на статную женщину в синем атласном костюме, стоящую за кафедрой. Похоже, это декан факультета.

— Совершенно необразованный человек может обчистить товарный вагон, тогда как выпускник университета может украсть железную дорогу, — произнесла она и глубокомысленно замолчала.

Отличное, мать вашу, начало! Это академия или воровская малина? Ой, нет, это Рузвельт. Дальше я не слушала, разглядывая народ.

Люди как люди, ничего особенного.

— Расписание на доске, с преподавателями познакомитесь сами. В этой аудитории у вас сейчас начнется мировая литература. Хорошего учебного года. Удачи.

Она вышла, аудитория вздохнула и расслабилась, студенты зашевелились. На сиденье рядом со мной упала черноглазая девица с платиновыми волосами. Я уставилась на ее макушку.

— Как у тебя получается такой оттенок? — не удержалась я.
— У тебя тоже ничего, — девица улыбнулась.

У нее был завораживающий глубокий голос и быстрая улыбка, обнажающая белые острые мелкие зубки.

— У меня синие! — яростно прошептала я. — А должны быть платиновые!
— Не паникуй, — девица достала из вышитой бисером сумки бутылку с шампунем. Я сфотографировала этикетку телефоном. — Недавно осветлилась?

Я кивнула.

— Меня зовут Амина, — представилась девица.
— Ева, — бросила я, не отрываясь от телефона. Гугл как раз сообщил мне, что шампунь Амины мне не по карману.

Придется ходить с синей головой! Но может, так и лучше. Меньше внимания будут обращать на лицо.

— Здравствуйте, меня зовут Владислав Вячеславович Земский. Я преподаю мировую литературу.

Я подняла голову. Ух ты, Влад «Раненая Ворона» Земский — мой преподаватель! А я ему уже не нравлюсь. Отличное начало года!

Я достала из сумки тетрадь и ручку. Земский разглядывал нас очень внимательно: задерживал изучающий взгляд на каждом, будто старался запомнить навсегда. Он снова был весь в черном, даже папка и ремешок часов. Одежда сидела на нем неладно. Костюм хороший, но фигура хозяина будто бы как-то угловата, скована, словно его правое плечо стянуто веревкой с правой ногой. К тому же он немного сутулился. Раненая ворона как есть.

Земский достал из папки список группы.

— Прежде всего, я хочу видеть тех, кто выиграл грант, — произнес Влад, — тех, за кого не платят родители. Амина Альбедиль!

Моя соседка подскочила как ужаленная. Она под партой играла в «Call of duty» на телефоне.

— У вас необычное имя, — заметил Влад. — Вы не сочтете грубостью, если я спрошу о вашей национальности?

Амина покраснела. Яркий румянец резко контрастировал с платиновыми волосами.

— Я — цыганка.
— Хорошо, садитесь, — разрешил Влад. — Ева Ранг.

Я медленно встала. В моей голове совершенно некстати всплыла его дурацкая шутка о Гитлере, которой он одарил меня при нашем знакомстве.

— Я по отцу — еврейка, — заявила я громко, — но мы с Аминой, как видите, старательно вытравливаем пигмент из волос, маскируемся, так сказать, под истинных ариек. Надеюсь, это зачтется…

Кто-то хохотнул, а я тут же пожалела о своей несдержанности. В конце концов, чем я сейчас лучше него? Шутки того же уровня. О том, о чем шутить вообще нельзя.

— Ты чего несешь? — испуганно прошептала Амина, дернув меня за подол платья.

Влад разглядывал меня с непроницаемым лицом.

— Это вы написали во вступительном сочинении, что Льюис Кэрролл — графоман?
— Нет, я написала, что Льюис Кэрролл — наркоман, а «Алиса в Стране Чудес» должна быть забыта хотя бы на время. Пока наркоманские трипы, зафиксированные в письменной форме, снова не войдут в моду.

В аудитории раздались смешки. Даже красная как рак Амина рассмеялась. Мне показалось, что Влад тоже усмехнулся краешком рта.

— В любом случае, сочинение слабое, — подвел итог Земский. — Непонятно, почему вам дали стипендию и почему вы сейчас здесь занимаете чужое место. Наверно, у вас высокопоставленные покровители, Ева Ранг…

Я широко улыбнулась, пытаясь скрыть раздражение. Наверняка все в аудитории уже поняли, что ректор Ранг — мой родственник. Значит, будем воевать, профессор Земский?

— Ну ты, мать, даешь! — восхитилась Амина, когда Влад позволил мне сесть.

Я пожала плечами и поморщилась. Пока Земский знакомился с остальными студентами, мы с Аминой слушали, как две девушки в коридоре громко разговаривают о новых лаковых туфлях и каком-то Стасике. Было невыносимо скучно.

— К семинару вам нужно будет написать сочинение по «Алисе в Стране Чудес». Госпожа Ранг, а вам надо будет дочитать эту книгу до конца и рассказать мне содержание.

Влад уставился на меня своими прозрачными глазами. Мне не хотелось снова затевать перепалку, поэтому я просто кивнула. Я читала «Алису», просто искренне ее не любила. В детстве мне было лень вчитываться в путешествия по иным мирам. Кулинарные книги увлекали меня больше.

— Я тоже не люблю «Алису», — заметила Амина, когда мы вышли из аудитории.
— Я написала сочинение за пятнадцать минут в обеденный перерыв на работе, — поведала я. — Я, если честно, не думала, что оно прокатит. Ох, и ржали они там, наверно, когда проверяли…
— Пойдем выпьем молочный коктейль! — предложила Амина.
— Не могу, у меня работа, — отказалась я.

Сразу по приезду я устроилась на полставки в библиотеку. Вакансия была только в краеведческом отделе, куда никто никогда не заходил, и когда я отлучалась в академию, меня подменяла взрослая стильная дама из отдела абонемента. Библиотека находилась в старинном здании недалеко от дома дяди. Вокруг — лес, у входа — палисадник, и тишина. И запах книг, их обветшавших корешков и пожелтевших страниц. Не работа — кайф. Мое сердце здесь стучало размеренно, а голова отдыхала.

— Галина Власовна, я пришла! — моя кожа отдавала библиотечной прохладе накопленное на улице тепло.
— Здравствуй, Евочка! — крикнула она из отдела абонемента.

Я закрыла за собой дверь, включила две маленькие пузатые лампы и накинула на плечи шаль. Стало тихо, настолько, что с улицы послышался шорох листьев. Я вернулась к своей книге, которую оставила вчера на стойке. Это была старое краеведческое исследование, написанное местным автором для широкой публики, легко и остроумно — оно славно помогало мне коротать время.

В тишине библиотеки в подкрадывающихся сумерках меня никто не беспокоил, кроме мыши, скребущейся в углу. К этой робкой возне присоединился еще какой-то звук, менее деликатный, более настойчивый.

— Ева…

Это был шепот.

— Ева…
— Ева, любимая…

Это шептали книги! Вдруг разом все книги на полках, на всех стеллажах, зашептали мое имя!

— Ева?
— Ева!
— Εва…
— Ты зачем убежала, Ева?!

Я вскочила на ноги. Звенящая тишина, точно бритва, полоснула по ушам. Сердце бухало в груди.

Книги молчали.

На странице моей книги, что по-прежнему лежала на стойке, осталась вмятина от моего лица.

Господи, я уснула! Я спала! Это был просто сон! Какое счастье!

Я села, чтобы отдышаться. Получается, кошмары никуда не делись. Просто я хорошо сплю только в дядином доме.

Я включила верхний свет и, немного помедлив, распахнула дверь. Галина Власовна разговаривала с читателем. Я достала из сумки яблоко и решила выйти к людям. Не хотелось оставаться одной.

— Если хотите, можете снять куртку, — предложила Галина Власовна читателю.

Я остановилась на пороге, жуя яблоко.

— Спасибо, я в порядке, — ответил до боли знакомый голос, — «Алису в Стране Чудес», пожалуйста.

У стойки абонемента стоял Влад Земский. Я допустила короткий смешок. Он обернулся на звук.

— Возьмите Берроуза, — с улыбкой посоветовала я, снова откусив от яблока.

Не то, чтобы я надеялась его смутить, просто думала: «А вдруг?». Вдруг в раненой вороне есть какие-нибудь человеческие эмоции. Где-то очень глубоко…

— Флиртом вы ничего от меня не добьетесь, — процедил Влад сквозь зубы.
— Я — ни боже мой, — я прикусила губу, чтобы не рассмеяться. — Я ни в коем случае…
— «Алиса в Стране Чудес», — пропела Галина Власовна, вернувшись с книгой.
— Спасибо, — бросил Земский сквозь зубы и, не глядя на меня, поспешно ретировался.

Настолько поспешно, насколько позволяла его странная походка.
Отчего, интересно, он так странно ходит?

ГЛАВА ТРЕТЬЯ
ПРЕДСКАЗАНИЕ


Больше всего на свете я любила лазать по заброшенным зданиям. Я находила там свои сокровища — осколки чужой жизни: обрывки фотографий, спрятанные в стенах детские тайники, потерянные записные книжки.

Я поверить не могла своему счастью: один корпус «Согинеи» был заброшен. Я бродила по проваленным ступеням, среди мусора — жестяных банок, стеклянных бутылок, смятой бумаги, травы и грязи — пока не наткнулась на часовню на третью этаже. Настоящую часовню с иконами на стене и столиком для свечей перед ними. В стене напротив входа была здоровенная пробоина — часть стены провалилась и была видна улица и парк академии.

— Ух!

По часовне гулял ветер. Он растрепал мои волосы и погладил по голым ногам — я мгновенно замерзла. Я подошла поближе к провалу. Отсюда был виден почти весь город, но я закрыла глаза и с удовольствием прочищала легкие глубокими вдохами и выдохами.

И именно поэтому я опоздала на мировую литературу.

— Можно? — я сунула голову в поточную аудиторию.
— Почему вы опоздали, госпожа Ранг?

Земский постоянно подчеркивал мое «высокое», читай — «блатное», происхождение, разве что в издевательском книксене не приседал.

— У меня расстройство желудка, — я остановилась спиной к сокурсникам на полпути между дверями и своим местом с краю.

Влад хмыкнул.

— Вы поэтому штаны забыли надеть, госпожа Ранг?

Аудитория хохотнула. Я наклонилась посмотреть на свои ноги, отчего платье еще больше задралось сзади. Парни на верхних рядах засвистели.

И правда, коротковато…

— Ранг, прекратите, — поморщился Влад и отвернулся от меня, — сядьте на место! Хотя нет! Новое правило: тот, кто опаздывает на мои пары, оставшееся время стоит за кафедрой, а не сидит за партой.

Почти всю пару я переминалась с ноги на ногу. Студенты, глядя на меня, то и дело хихикали. Я, молча и не обращая внимания на смешки, слушала лекцию Влада и рисовала на листке в клетку геометрические фигуры — квадраты, ромбы, параллелограммы, круги — и так увлеклась, что принялась то почесывать одной ногой другую, то постукивать пяткой, то скрести затылок. Влад отвлекался, прерывал свою речь на полуслове, вонзал мне в бок укоряющий взгляд — я не обращала внимания. Он же сам меня сюда поставил, ворона раненая!

Однокурсники изо всех сил пытались сосредоточиться на лекции, но, когда наконец моя спина окончательно устала и я с выдохом навалилась на кафедру, аудитория рассмеялась в голос. Мое платье наверняка опять задралось, но мне было все равно. Те две мышцы, которые держали позвоночник прямо, от непривычной нагрузки горели огнем.

— Ранг, ради Бога, сядьте на место! — не выдержал Влад.
— Спасибо, — простонала я, доковыляла до первого ряда, упала на крайнее сиденье и уронила голову на парту.

Когда прозвенел звонок, Влад махнул рукой и студенты ломанулись вон из аудитории. Я пропустила всех и решительно направилась к Земскому. Тот складывал бумаги в свою черную папку.

— Владислав Вячеславович, — позвала я его. Он поднял свои надменные светлые глаза. — Мы с вами изначально взяли неверный тон. Не то чтобы меня не развлекали наши с вами взаимные подколки… Правда, это забавно и даже будто бы похоже на дружбу…

Я осеклась. Не надо вот так сразу подставлять агрессору беззащитное пузико. Но здесь и правда не с кем было водить дружбу. Основная масса студентов «Согинеи» держалась подальше от стипендиатов, считая тех чуть ли не бродягами. Стипендиаты считали «платников» бездарями и сбивались в плотные стайки. Но на литературном факультете стипендиатов разделили по группам по двое, да еще почему-то так, чтобы они — то есть мы — никогда не пересекались. Поэтому у меня была только Амина, и было слегка скучновато. И ей, и мне.

— Тем не менее, — продолжила я, машинально одернув юбку, — мы с вами немного переходим границы, причем публично. Если я и правда чем-то вас раздражаю, я постараюсь больше так не делать. Но и вас прошу о встречной услуге…
— Хорошо, — перебил меня Влад, — только больше не опаздывайте… Ева.

Мое имя он прямо-таки выдавил из себя. Я улыбнулась ему и повернулась, чтобы уйти.

— Но платье все-таки надевайте подлиннее, — не удержался Земский.

По голосу мне показалось, что он улыбается.

— Оно у меня одно, извините, — бросила я через плечо.

Амина ждала меня снаружи.

— Получилось? — спросила она. — Ты поговорила с ним?
— Заключили худой мир, — ответила я.
— Вот бы он и ко мне перестал придираться, — мечтательно проговорила Амина.
— Замолвлю за тебя словечко, когда мы будем вместе вязать носки, — пообещала я с улыбкой.

Мы побрели к выходу из академии.

— Приходи в гости вечером, — сказала Амина. — Моя тетка хочет с тобой познакомиться.
— Хорошо, забегу после работы, — пообещала я.
— Только учти, она будет тебе гадать.
— Я люблю гадания, — уверила ее я.

В гадания и всякую хиромантию я не верила, но сейчас мне не помешал бы хоть какой-нибудь совет. Я угнездилась в этом чудесном городе, в этом сонном царстве, стала хорошо спать и даже набрала пару килограммов. Но что мне делать дальше? Куда двигаться? Чем заниматься? Своей головой я не могла до этого додуматься.

— Что-нибудь принести с собой? — спохватилась я.
— Деньги, — уверенно ответила Амина.
— К ужину? — удивилась я. — В салат покрошим?
— Для гаданий, — сказала Амина и шлепнула меня по плечу. — Гадалке надо что-то дать взамен.
— Поняла.
— Держи адрес. А впрочем… Прихвати вина…

Вечер на работе я снова скоротала за книжкой: ко мне по-прежнему никто не приходил. Не дождавшись восьми часов, я отдала вахтеру ключ от отдела краеведения и вышла на улицу. Вечера стояли теплые. Я брела по центру к спальному району — мимо маленьких магазинчиков, ателье, баров и кафе, которые еще не свернули свои летние террасы — и невольно погружалась в свои мысли все глубже и глубже.

Я остановилась у арки, что вела во двор-колодец — похоже, я на месте. Здесь жила семья Амины.

Я вдруг вспомнила день, когда я встретила его в первый раз.
У такой же арки.
В такой же погожий день в начале осени.

Он выпрыгнул мне навстречу, радостно распялив руки, будто готовился сходу заключить меня в объятия. Мое сердце пропустило два удара, когда я увидела его. Плоское лицо со следами порченного кариотипа, большая круглая голова, волосы, торчащие в разные стороны. И запах… От него шел омерзительный запах — то ли гнилого мяса, то ли протухшей крови — он окружал его душным ореолом.

— Привет, — сказал он.

Голос тонкий, высокий, надтреснутый. И отвратительная манера растягивать гласные и сюсюкать — он разговаривал со мной, будто педофил с детсадовкой.

— Привет, — ответила я тогда и ускорила шаг.
— Ты была в кино? — спросил он, следуя за мной по пятам.
— Да.
— Α я ни разу не был в кино, — сообщил он через три шага. — Пойдем вместе?
— Нет, не могу, — я тыкала ключом в домофон, и мои руки тряслись.
— Я сегодня видел гусеничку, — сообщил он зачем-то. — За диваном на полу. Я её поймал и съел. На вкус как яблочное повидло…

Домофон наконец поддался, я рванула дверь и птицей взлетела на свой этаж. В подъездное окно я увидела его, стоящего под фонарем. Я не видела, куда он смотрит, но была уверена, что на меня.

— Привет! — я вздрогнула, услышав сверху голос Амины. Она высунула голову в форточку на втором этаже.

Я передернула плечами, будто воспоминания можно было просто сбросить с закорок. Хватит! Я живу здесь и сейчас! И сейчас его здесь нет!

Пока нет…

Как я и ожидала, квартира Амины была полна ковров, вычурных ваз, искусственных цветов и безумных блестящих плафонов. На кухонной столешнице, отделанной под малахит, меня ждала колода карт черными рубашками вверх. Все остальное в кухне было цвета индиго, только на ковре расцветали еще и огромные ярко-красные розы.

Амина ловко откупорила прихваченную мной бутылку каберне и разлила по трем хрустальным кубкам. В пароварке томились манты.

— Тетка сейчас подойдет, у нее клиентка.
— Понятно.

Амина залпом выпила свой бокал и налила еще.

— У тебя всё в порядке? — спросила я.

Амина замялась и оглянулась на кухонную дверь.

— Да так, — отмахнулась она, — сложно всё…
— Сложно, — подтвердила я.
— Ладно, давай сменим тему, — решила Амина. — Как думаешь, Земский — девственник?
— Ух, ты тему сменила! — удивилась я.

Я минуту поразмыслила.

— С чего ты взяла? — спросила я. — С чего вдруг он — девственник? Мужик как мужик…
— Он тебе нравится? — улыбнулась Амина.
— Так, а это ты с чего взяла? — снова удивилась я.
— Между вами такая химия. Прямо искры летают!
— Так химия или искры? — улыбнулась я, отхлебнув вина.

Амина засмеялась.

Следующие полчаса мы пили вино и ели вкуснющие манты по какому-то особенному цыганскому рецепту, про который Амина сказала, что унесет его в могилу. Я собралась было упрашивать ее изо всех сил, но тут на кухню вплыла настоящая цыганка. Словно разбойница из сказки, она была увешана украшениями, на поясе звенел монисто, черные как смоль волосы были убраны цветастым платком.

— Это Жанна, моя тетя, — представила ее Амина.
— Дайте винца глотнуть, я упахалась, — пробасила Жанна, стягивая с головы платок, скидывая с рук звякающие браслеты.

До меня дошло, что все эти блестяшки — это антураж для клиентов. При мне она не собиралась притворяться «потомственной гадалкой, отворот, приворот, снятие порчи и венца безбрачия». Лицо у Жанны было не старым, но грубо вылепленным и довольно суровым из-за орлиного носа, жесткого взгляда и очень смуглой кожи.

— Жанна, это Ева, я тебе про нее говорила, — представила меня Амина.

Жанна села за стол, отпила вина, подцепила на вилку пельмень и уставилась на меня своим тяжелым взглядом.

— Вижу, — наконец сказала она.

Амина подхватила тарелки и бокалы, стоящие между нами, а вот за колодой карт Жанна встала сама.

— Деньги давай, — шепнула Амина.

Я положила на стол тысячу рублей, и Жанна отработанным жестом смахнула ее в карман своей юбки. Она мотнула головой Амине, чтобы та вышла из кухни.

— Пусть останется, — попросила я. — Я все равно ей всё расскажу.
— Как знаешь, — пропела Жанна и снова уставилась мне в лицо.

Цыганка перебросила карты из одной руки в другую.

— Бежишь? — спросила она.
— Бегу, — ответила я с улыбкой.

Жанна ухмыльнулась и протянула мне колоду.

— Сними, — велела она.

Я сдвинула стопку карт. Жанна положила сдвинутое вниз и принялась резкими движениями бросать карты на стол. Обычные карты, точь-в-точь игральные, только черные, но у меня вспотели ладони. Неужели эти куски картона сейчас выдадут все мои тайны?

— Знаешь, кто это? — спросила Жанна, указав на пикового валета.
— Я знаю, — ляпнула Амина.

Я не удержалась от улыбки.

— Он тебе нравится, — шепотом пропела Амина, но тут же замолчала под суровым взглядом Жанны.

Цыганка закончила швырять карты, сгребла их со стола — черный глянец сверкнул отраженным светом люстры — и ловко сложила их в колоду. Пиковый валет остался лежать в стороне.

— Есть еще один, — сообщила Жанна, не сводя с меня глаз. Я же не отрывала взгляда от карт. — Родной тебе. Выходит, будто пьяница, но он не пьяница. Неразбериха у него в мыслях. То ли умалишенный, то ли дурак. И с душой у него непорядок, будто мертвая она у него.

Я похолодела, но нашла в себе силы поднять взгляд на Жанну. Уставившись ей в черный зрачок, я коротко кивнула. Амина неслышно втянула в себя воздух.

— Смерти твоей он не хочет, — уверенно сказала цыганка. — Тебя хочет. Как зверь. Хочет, потому что вы похожи. Плетение у вас одно, а волокна разные. Есть волокна длинные и прочные, есть короткие и жесткие. У тебя длинные и прочные, у него короткие и жесткие. Но плетение одно.

Я закрыла глаза, пытаясь унять тошноту. Волокна? Почему мне кажется это таким важным? Волокна разные, плетение одно. Одно плетение, волокна разные.

— Но не один он.
— Что значит «не один»? — удивилась я.

Жанна показала мне бубновую даму. Я нахмурилась.

— Вижу, не знаешь, кто это, — ухмыльнулась гадалка. — Сдвинь.

Жанна принялась выкладывать карты по шесть в ряд. Пиковый валет вернулся в колоду.

— Опасность, Ева, вижу. Насилие и безумие. Рядом с тобой тьма сгущается. А в этой тьме окажутся все, кто тебе дорог. Все без исключения.

Цыганка вдруг подскочила с табурета, повернулась к Амине и что-то яростно заговорила на своем языке. Амина отпрянула от тетки, бросив на меня беспомощный взгляд.

— Уходи! — напустилась на меня Жанна, взмахнув юбкой. — Вон!

Я вскочила, опрокинув стул, и вылетела прочь из квартиры. Сердце колотилось в ушах, а руки дрожали. Только на улице, выбежав из арки, я поняла, что забыла куртку и рюкзак. Пока я металась по подворотне, не зная, на что решиться, из подъезда вышла Амина.

— Что произошло?! — спросила я.

Мой голос сорвался, по щекам потекли слезы.

— Тьма глянула, — тихо сказала Амина. Не глядя мне в глаза, она подала мои вещи.
— Что это значит, черт тебя возьми?!
— Все, кто рядом с тобой, в опасности, — Амина сделала паузу. — Твой дядя, твой пиковый валет, твой кот. И я.

Похоже, Жанна, «глянув в тьму», велела племяннице держаться от меня подальше.

— Ты не будешь со мной общаться? — спросила я.
— Пока нет. Не обижайся.

«Не обижайся» она бросила уже через плечо, уходя.

— Для чего ты привела меня сюда?! — не выдержала я. — Зачем надо было мне гадать?!
— Я видела твое смятение, — сказала Амина, обернувшись на пороге. — Я хотела помочь.
— Помогла, спасибо! — рявкнула я, натягивая куртку. — У меня с кем-то там разные волокна и теперь нет ни одного друга!

Дверь подъезда захлопнулась.

— Твою мать!

В бешенстве, ничего и никого не видя, я пробежала сквозь центр города и, сама не помня как, оказалась у дядиного дома. В кухне уютно и приветливо светила маленькая лампа.

Дядя уже спал. Я выключила лампу и тихонько поднялась наверх. Плотно притворив за собой дверь, я не стала включать свет. Вместо этого прошла к окну, захлопнула створку и повернула все три ручки. Немного поразмыслив, я задернулась и пыльный тюль, и плотную штору. Все-таки тьма наползает…

Не раздеваясь, я залезла под одеяло и хотела было вытянуть ноги, но наткнулась на что-то в изножье кровати. Коротко взвизгнув, я подскочила, метнулась к стене и шлепнула ладонью по выключателю.

На полу лежала коробка, которую я ногой столкнула с кровати. Я осторожно приблизилась к ней, ожидая чего угодно. Мертвой кошки, кучи червей, стухшего мяса.

Но в коробке было платье. Темно-фиолетовое в мелкий белый горошек, с бантом у горла, длиной до колена. Я приложила его к себе, струящаяся ткань обняла ноги.

Роскошное.

100% перкаль.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
СНЫ


— Кто-то опять пожаловался на меня в деканат, — Влад зашел в аудиторию своей походкой паука, которому оторвали две ноги. — Поэтому сейчас у вас самостоятельная работа, раз вам не нравится мой стиль преподавания и моя система оценок. Параллельно я буду принимать ваши долги. Подходите по одному.

С этими словами Влад приставил второй стул к своему столу.

Амина сидела на другом конце аудитории и иногда исподтишка на меня поглядывала. Эти взгляды меня злили настолько, что у меня непроизвольно дергалась нога.

Проигнорировав тяжкий вздох студентов, Земский прошелся вдоль рядов и раздал билеты. Меня он при этом проигнорировал. Я только и успела развести руками. Да что происходит сегодня?

— Ева, вы готовы отвечать по Алисе? Идите сюда.

Я забыла совсем! Я встала и двинулась к нему, судорожно вспоминая всё об этой дурацкой Алисе, а одногруппники провожали меня взглядами и смешками.

— Пиковый валет, подлец, кроет червовую даму, семь козырей на руках, победители прокляты богом! — не слишком складно, но громко промурлыкала Амина старую цыганскую песенку.

Я, не оборачиваясь, показала ей средний палец.

— Сама туда иди, — веселым шепотом откликнулась Амина.
— Альбедиль, у вас дел никаких нет? — сурово спросил Влад.
— Простите, Владислав Вячеславович, я больше не буду.
— Красивое платье, — заметил мне Влад с кривой ухмылкой.

Вчера я не медлила и тут же примерила платье, что нашла на кровати. И влюбилась в него мгновенно! Что, собственно, и повлекло за собой лавину покупок и необоснованных трат. Сначала мне захотелось собрать волосы в прическу в стиле 50-х годов, потом я обнаружила, что у меня нет ни темных колготок, ни подходящей обуви. Прогуляв две пары по истории, что стояли первыми в расписании, я отправилась в центр, особо не надеясь найти что-нибудь в тех маленьких магазинчиках. Но оказалось, что торговля в городе бойкая. «Будылинъ», «ЛевашовЪ», «Бакалея», «Универсальный магазинъ», «Αптекарская», «Готовое платье». Я спустила всю свою зарплату — мне захотелось еще помаду и, была не была, тот дорогой оттеночный шампунь, что делал волосы Амины платиновыми. Словом, денег у меня осталось пятьдесят шесть рублей, но выглядела я потрясающе. И Влад это заметил.

— Спасибо, это подарок.
— У дарителя хороший вкус, — Влад глянул на мои ноги.
— Несомненно, — улыбнулась я.

Единственный человек, который мог бы потратить на меня деньги — мой дядя. Но вряд ли ему пришло бы в голову покупать для меня платье и тем более он не смог бы выбрать вещь, идеально подходящую к моей внешности. А Влад смог бы. Скорее всего, он его и подарил. И в знак примирения, и чтобы я прикрыла коленки.

— Ладно, Ева, давайте об Алисе.
— Спрашивайте.
— А вам самой есть, что поведать? Если хотите, с точки зрения наркотиков.
— Я про наркотики больше не буду, — с улыбкой пообещала я, присаживаясь на стул. — Я признаю, что несправедлива к Кэрроллу. На мое восприятие, как это часто бывает, повлияло мое мировоззрение, а оно не имеет совершенно никакого отношения к литературе.

Я расправила перкалевую юбку на коленях и продолжила.

— Я считаю, что автор опередил свое время, позволив нам, читателям, не получая специального образования, лизнуть изнанку человеческого разума при помощи его игривых интеллектуальных экспериментов. И самая обширная область человеческого интереса — это наши сны. Кэрролл сам в свое время признался, что черпал вдохновение из снов и даже называл «Алису» «сказкой-сном». Он тонко подмечает особенности восприятия происходящего во сне. Его персонажи легко меняют форму, как гротескная герцогиня с ее младенцем и как Чеширский Кот, плюс это странное ощущение времени…

Я знала о снах слишком много и могла бы привести такие примеры из собственного опыта, что и у студентов, и у Земского волосы на голове зашевелились бы — но я поборола это искушение и увела свой рассказ в научную плоскость. В ней я тоже была подкована.

— Все эти феномены возникают от того, что наш мозг во сне не перестает обрабатывать информацию, — говорила я. — Он объединяет воспоминания, создает связи между событиями — строит целостную историю нашей жизни, а мы наблюдаем за этим в реальном времени. Именно поэтому получается такая сюрреалистическая картина.

Я подняла глаза на Влада. Тот и слушал, и смотрел на меня чрезвычайно внимательно.

— Если продолжать исследовать «Алису» как трактат о человеческом воображении, то отдельно здесь стоят мысли о невозможном. В детстве мы все легко фантазируем, но те дети, которые верят в невозможные вещи, имеют более развитые когнитивные способности. Это и распознавание мотивов и намерений других людей, и эмпатия, но в первую очередь — гипотетическое мышление. Воображаемая игра — это ведь на самом деле разработка гипотезы и доведение ее до подтверждения или опровержения. Короче, рассмотрение невозможного как возможного делает ум гибким, творческим и способным к быстрому восприятию новых идей, прокачивает мотивацию к обучению. Такой же эффект дают некоторые галлюциногенные препараты, они также помогают достичь состояния свободных детских ассоциаций, но чтение, конечно, куда более безопасный способ, чтобы и повернуть время вспять, и увидеть мир в новой перспективе.

Вместо ответа я неосторожно выдала Земскому весь свой набор оправданий. Именно этими словами я убеждала себя, что у меня нет шизофрении. Просто гибкий ум…

— Кэрролл писал: «Так много необычных вещей произошло в последнее время, что Алиса начала думать, что на самом деле мало что в жизни может быть невозможным». Словом, литература абсурда — это способ потренировать фантазию. Способ сделать невозможное частью нашей реальности. На случай, если встретишь Чеширского Кота или Герцогиню, будет проще впустить их в свою жизнь. Даже если твой мозг говорит, что это невозможная глупость или глупая невозможность.

Тут я поняла, что увлеклась и выпалила нечто совершенно личное. По сути, я только что иносказательно предложила своему преподавателю не упускать возможность и заценить то, что у меня под подаренным им платьем.

Аудитория за моей спиной молчала. Было так тихо, что я услышала жужжание сонной жирной осенней мухи, что билась в стекло. Влад, который во время моего монолога не сводил глаз с моего лица, внезапно широко улыбнулся. Улыбка у него оказалась совершенно потрясающая: широкая, белозубая и искренняя — и она ошеломила меня. Я будто впервые увидела его. Вдобавок еще неожиданно разглядела, что глаза у него не просто светлые, а голубые, как лёд в диснеевских мультфильмах!

Остаток пары я просидела на своем месте, нервно щелкая ручкой. Одногруппники сдавали долги, тупили и блистали, но я их не слышала. Я тщетно пыталась взять себя в руки.

— Ты должна научить меня так флиртовать! — Амина догнала меня у выхода из академии.
— Тебе уже можно со мной разговаривать? — холодно поинтересовалась я.
— Научи меня делать то же самое, и я пойду за тобой в любую тьму! — засмеялась Амина.
— Чего ты хочешь? — я резко остановилась.
— Брось, пойдем коктейля тяпнем! Мне без тебя одиноко…

Мы зашли в кофейню, которая славилась своими молочными коктейлями. Амина взяла клубничный, а мне принесла шоколадный. Теперь со мной все мирятся! Приятно…

— Ты думаешь о том, что сказала Жанна? — спросила Амина.
— Да, постоянно, — призналась я. — У меня в голове постоянно вертится фраза про волокна. Плетение одно, а волокна разные.
— Нет, — строго оборвала меня Амина. — Волокна разные, но плетение одно.
— Это важно?
— Это критично! Никогда не перевирай слова гадалки!

Амина выглядела очень серьезной.

— Хорошо, я запишу, — я тоже попыталась нахмуриться.
— Запиши, — велела Амина.

Я достала телефон, открыла заметки и записала: «Волокна разные, но плетение одно». Перечитала и показала Амине. Та прочитала и кивнула. Мир был восстановлен.

— Не могу поверить, — услышала я за спиной.

Мы переглянулись.

— Я сам не могу поверить в то, что её уже нет, — в этом голосе было столько горечи, что я обернулась.

Два молодых человека заняли столик позади нас. На одного из них страшно было смотреть: он еле держал голову прямо, его руки тряслись, а взгляд был полон отчаяния.

— Кто это сделал?.. — разговаривал он тоже с трудом.
— Это родной брат девушки, которую нашли вчера задушенной в лесу, — быстрым шепотом сообщила Амина.

Убийство было шокирующим событием для маленького сонного городка. О нем жужжали, но я не прислушивалась, а от семьи погибшей и вовсе решила держаться подальше — им и так сейчас уделялось слишком много внимания.

Пока его друг делал заказ, брат погибшей уронил голову на руки. Я отвернулась. Амина подсунула мне экземпляр местной газеты, что нашелся в кофейне на стойке.

На первой полосе была помещена прижизненная фотография убитой девушки. Широкая улыбка, маленький вздернутый носик, густо накрашенные глаза, прямые длинные светлые волосы, вытянутые утюжком.

Она была похожа на меня как две капли воды.

— Ткань, — прошептала Амина в свой высокий стакан с коктейлем.
— Что? — не поняла я.

Я не могла оторвать взгляда от фото.

— Жанна видит тьму, я вижу ткань. Противную такую ткань, некрасивую, некрашеный ситец или вроде того. Она на тебя будто налипает. Противными жирными кусками…

Я задохнулась. Фотография в газете с моей мертвой копией и слова подруги о ткани — это слишком! Я вылетела на улицу, упала на лавочку у входа и принялась хватать ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег. Газета все еще была зажата в моей руке.

— Я даже спрашивать не буду, в порядке ли ты, — Амина вышла следом и накинула мне на плечи мою куртку.

В ее руках был мой недопитый коктейль. Я открыла газету на странице со статьей об убийстве.

Девушку звали Ангелина. Она не пила алкоголь, не употребляла наркотики, не ссорилась с родителями — и вдруг оказалась ночью в лесу за городом в одной ночной рубашке. Рубашка на груди была порвана. Она сама разодрала ее, пытаясь оторвать чьи-то безжалостные руки от своей шеи.

Амина подала мне стакан, и я залпом допила свой холодный шоколад. Мне тут же захотелось горячего. И домой.

В спальне Ангелины были следы борьбы: разбита лампа, постель перевернута, выломана форточка — словно девчонку вытащили через окно. И тот, кто вытаскивал, был в ярости.

Я смяла газету в большой комок и выбросила в урну. Пасмурное небо принялось плеваться мелким дождем, как беззубая старушка — крошками от печенья.

— Мне надо работать, — сказала я и подняла лицо к небу.
— Надо, — подтвердила Амина, села рядом и тоже посмотрела в небо.

Сегодня я подменяла Галину Власовну на абонементе. Пользуясь моментом, я разбирала диапозитивы, которые валялись большой пыльной кучей в старой коробке с подозрительными потеками. Они не были нужны никому, но я не могла допустить, чтобы такие артефакты валялись как собачье мясо.

Я села на пол у стеллажа и принялась раскладывать пластиковые окошки в ровные стопки. Работа была механическая и благотворно влияла на мои нервы — помогала не думать ни о чем. Старые кадры вытеснили из моей головы задушенную Ангелину.

— Добрый вечер.

Я вздрогнула и обернулась. Стопка диапозитивов, которую я так усердно складывала, немедленно рухнула. У стеллажа с детскими книгами стоял Влад Земский. Он схватил первую попавшуюся книгу и двинулся ко мне.

— Добрый, — откликнулась я и закусила губу, чтобы не засмеяться.

Книгой, которую он выхватил с полки, оказались «Приключения пчелки Майи».

— Я возьму, я не читал, — он снова мне улыбнулся.
— Вы у нас записаны? — я напустила на себя деловой вид.
— Записан…

Пока я вносила «пчелку Майю» в формуляр, Влад слонялся между стеллажами.

— Готово, — пропела я.
— Во сколько вы заканчиваете? — спросил Влад, подойдя к стойке. — Я хочу проводить вас домой.
— Вас дядя попросил? — предположила я.
— Нет, это моя инициатива.
— Из-за Ангелины?

Если честно, я думала даже потратиться на такси до дядиного дома, хотя до него было две улицы и один проулок. Но я готова была потратить последние пятьдесят шесть рублей, лишь бы не идти по улице одной.

— Из-за Ангелины, — подтвердил Влад, — все перепугались за своих…

Я — своя? Ну надо же!

Я прыжком подскочила к нему и порывисто обняла. Земский пошатнулся, но удержался на ногах и даже покровительственно похлопал меня по спине. Его бритый подбородок пах чем-то свежим, а грудь была твердой, как доска для рубки мяса.

— Спасибо, — сказала я, отстраняясь. — Извините за вольности. Не будь я в таких растрепанных чувствах, я бы себе такого не позволила.
— Ничего, — он смотрел на меня с усмешкой.

Я почувствовала себя дурой. Господи, обниматься полезла!..

— Я уйду пораньше, — решила я, — все равно сюда сегодня никто не придет.

Я бросила диапозитивы, газету с Ангелиной и недоеденное яблоко, за три секунды оделась и, замкнув оба отдела на три оборота, вышла вслед за Владом.

Идти рядом с ним было странно. Он шел быстро, широкими шагами, прихрамывая и спотыкаясь, но я еле догоняла его. В конце концов я запыхалась, подхватила его под руку и немного притормозила. Это было даже забавно. Вместо того, чтобы мерзнуть под октябрьской моросью на остановке в ожидании троллейбуса №5, мы занялись физкультурой. И даже ноги не промочили.

— Вы всегда так быстро ходите? — спросила я, задыхаясь.
— Да, — коротко ответил Влад.
— Хорошо. Я сдаюсь.

Я выпустила его локоть, остановилась и сложилась пополам.

— Не любите спорт, госпожа Ранг? — насмешливо спросил Влад.

Я едва удержалась, чтобы не показать ему средний палец.

— Ева, — поправила я его, отдуваясь.
— В режиме подколок будет «госпожа Ранг», — пообещал Влад с улыбкой.

Я выпрямилась.

— А какие еще режимы будут?

Влад снова предложил мне свой локоть. Мы пошли медленно.

— Посмотрим, — пообещал Земский. — А что на ужин?
— Рыба с овощами и грушевый пудинг.

На кухне светила маленькая пузатая лампа и слонялся голодный дядя.

— Наконец-то! — он вскочил нам навстречу. — Вы явились!
— Мы принесли вино, — объявил Влад.
— Да? — удивилась я. — Надеюсь, мы принесли белое вино?
— Нет, мы принесли красное, — пожал плечами Влад.
— Ну пусть красное, мы не снобы.
— Да? — деланно удивился Влад, снимая ботинки.

Мы рассмеялись.

— Прекратите хихикать, я хочу есть!

Дядя выхватил у Влада из рук бутылку вина. Он был как-то непривычно взвинчен.

— Придется потерпеть, — бросила я ему в спину, — рыба только замаринована. Ее еще запекать.
— Запекать так запекать, — нервно откликнулся дядя, как будто не он только что умирал с голоду.

Я бросила Владу недоуменный взгляд, тот пожал плечами.

— Сейчас весь город нервничает, — сказал он.

На кухне работал телевизор.

Я достала рыбу. Нужно добавить несколько колечек репчатого лука — и в духовку. В ящике с овощами нашлась крепкая золотистая луковица, такая приятная на вид и такая ядовитая, если ее разрезать!

— Помочь?
— Помочь, — прорыдала я, отдавая Владу нож.

Сама я кинулась к кухонной раковине, чтобы холодной водой смыть луковые слезы.

— Приятно, что вы работаете вместе, — заметил дядя, оторвавшись от экрана.
— Ваш шеф-повар не умеет резать лук, — заявил Влад. — Пришлось ей показать.
— Владислав Вячеславович, я тебя сейчас ножом ткну!
— Прости, ты все умеешь, не роняй на меня заварочный чайник!

Незаметно мы перешли на «ты». Дядя усмехнулся и снова отвернулся к телевизору. Я ногой откинула крышку духовки, поставила рыбу внутрь и повернула тумблер.

— Сваришь мне кофе? — попросил Влад. — Если не сложно…
— Не сложно, — ответила я. — Но кофе на ночь? Может, лучше чаю?
— У меня работа сегодня, я не буду спать…
— Пишешь? — заинтересовался дядя.
— Пишу, — откликнулся Влад.

Интересно, что он пишет?

— Ева, почему ты Алису не любишь? — спросил Влад тихо.

Он привалился спиной к холодильнику и с интересом меня разглядывал. Глаза у него и правда голубые, мне не показалось.

— Не люблю сны, — ответила я.
— Правда? — удивился Влад.
— Правда, — ответила я. — Мне за всю мою жизнь не приснилось ни одного хорошего. Помоги, пожалуйста, накрыть на стол.

Влад, продолжая с любопытством меня разглядывать, помог мне убрать со стола лишнее и расстелить вишневого цвета скатерть. Красивая. 100% перкаль.

— Почему у вас всё перкалевое? — поинтересовалась я у дяди. — Скатерти, занавески, постельное белье?
— Здесь есть маленькая ткацкая фабрика, — ответил за него Влад. — Не фабрика даже, а цех. Какие-то хипстеры открыли и выпускают только перкаль. Там же ателье, где шьют домашний текстиль, и ателье, где шьют одежду. И несколько отличных магазинов с готовым.
— Очень красиво, — я погладила скатерть рукой.
— Стоп, слушайте! — закричал вдруг дядя. — Прекратите болтать!
— … была найдена задушенной в лесополосе в трех километрах от города. Отсутствие верхней одежды навело следствие на мысль, что девушку выбросили из машины уже мертвой, однако прижизненные царапины на подошвах ее ног говорят о том, что она шла пешком…
— Пешком? По лесу? В ноябре? — удивился Влад и, посмотрев на меня, добавил тихо: — Извини, но она очень похожа на тебя…
— Тссс! — шикнул на нас дядя.
— … новая информация — шея девушки была обмотана грубой полотняной тканью в три оборота…

На экран вывели фотографию Ангелины, вернее, фото ее трупа с заблюренным лицом, но с отчетливо виднеющейся тряпкой на шее. Я похолодела. Дядя в ужасе отвернулся от экрана и уставился на меня.

Впервые я почувствовала, что дядя — мой родственник. Настоящая родня, с которой у нас общие тайны. Родной человек, который однажды пережил малую толику того ужаса, который всей своей тяжестью тогда обрушился на меня.

Ангелину задушили куском миткаля.

ГЛАВА ПЯТАЯ
БИФИДОБАКТЕРИИ


Прошло три недели, и единственное, что меня занимало теперь — это новая стрижка Влада. Впрочем, не только меня. Вся поточная аудитория глазела на него и перешептывалась.

Он выстриг виски и затылок — убрал всю лохматость из прошлого века — но оставил длинную челку. Стрижка изменила весь его облик: он теперь выглядел модным, ухоженным и очень молодым. Когда я зашла в аудиторию, он послал мне беглую улыбку, совсем крохотную и незаметную, но мне хватило, чтобы подавиться пирожком.

— Слушай, а он красавчик! — шепнула мне Амина, хлопая меня по спине.

Жанна, по ее словам, прессовала ее каждый божий день, но она упрямо продолжала со мной дружить, не скрываясь. Она отпихивалась от родни формулировкой: «Ева покажет мне что-то важное!».

— Руки прочь, он — мой! — прохрипела я, запивая пирожок яблочным соком.
— Есть люди с «лишним» измерением, дарованным им пробуждённой душой. Их жизнь — поток, паломничество, прорыв из скуки обыденности и мещанства в иную реальность –мечты, героизма, духовности, — Влад начал лекцию. — Наша сегодняшняя лекция — разговор об этом ином мире, который всегда рядом с нами, и о нашей «Одиссее» — пути, исполненном вечной тоской по своему небесному дому. Мы поговорим о сюжете «Одиссеи», о символическом, философском и психологическом смысле удивительного путешествия ее героя. На следующих лекциях — разберем архетип героя в греческой мифологии, путь от множественности к единству и великую ошибку Одиссея.

Когда он читал общие лекции перед всем курсом, я отчетливо видела, почему несмотря на все жалобы в деканат, Влад всё еще работает здесь и всё еще уважаемый преподаватель. Его жестикуляция, слова и ритм речи на лекциях — все это было так выразительно, что даже самые распоследние бестолочи не отвлекались на Инстаграм.

Я им бессовестно любовалась.

— Но прежде, чем я начну, у меня для вас новость, факультет. Мы едем кататься на лыжах.

Аудитория оживилась.

— Ура! — крикнул кто-то.

Зима в Белый Лог пришла внезапно. Просто двадцатого ноября упала одна снежинка, за ней — вторая, третья, четвертая… И вдруг — бац! — снег идет уже сорок восемь часов, сугробы — мне по пояс, и вокруг кружат маленькие вертлявые тракторы и сгребают снег к обочинам дорог. Мне пришлось отложить дутую курточку и свои старые замшевые сапоги, снова взять всю свою очередную зарплату и купить лыжные штаны, лыжную куртку и большие прорезиненные ботинки. Снег в этом городе был рыхлый и влажный — и сверху, и снизу — он умудрялся пропитать влагой всё вокруг.

— Группы отправятся на базу академии в сопровождении своих кураторов. У двенадцатой группы нет куратора, поэтому она поедет со мной.

Кто-то с разочарованием вздохнул.

— Все жалобы в деканат, — бросил Влад.

Амина толкнула меня в бок.

— Это он ради тебя, — прошипела она.
— Думаешь?

С того вечера на нашей кухне, когда мы с дядей испортили ужин гробовым молчанием и многозначительными переглядываниями, Влад не удостаивал меня никаким особым вниманием. Кивал при встрече, и всё.

Мне хотелось больше.

— Ты умеешь на лыжах? — спросила я у Амины.
— Я хороша, — похвасталась подруга.
— Я все равно поеду, — сказала я, — я хочу развлечений.
— Может, сходим в клуб?
— Может…
— Завтра жду вас в восемь утра, — на этом Влад закончил с лыжами и вернулся к «Одиссее».

На следующий день в восемь утра я дышала полной грудью. Воздух был чистый, свежий, слегка морозный.

— Ранго, ты умеешь кататься на горных лыжах? — на меня с объятиями навалился Павел Удалов, высокий, кудрявый и симпатичный.
— Зачем Евочке кататься, когда можно просто улыбаться профессору Земскому? — бросила, проходя мимо, наша староста Эльвира, пухлая девчонка с косичками и в очках.
— Тебе-то что? — огрызнулась я. — Не ломайте мне кайф, я дышу.
— Понял, — сказал Паша, убрал руку с моих плеч и направился в автобус.

День обещал был солнечным. Сделав последний вдох-выдох, я тоже забралась в автобус. Рядом со мной села Амина, впереди — Влад. Я похлопала его по плечу.

— Ты не знаешь, мой дядя любит кошек?
— Так, Ева, — он обернулся, — режим «Официально-деловой». Я — Владислав Вячеславович и на «вы».
— Поняла, — я откинулась на спинку кресла, пытаясь не выказать смущения.

Амина усмехнулась.

— Вроде он любит кошек, — снова обернулся Влад, послал мне быструю улыбку и погрузился в чтение книги.

Что он читает? О чем по ночам пишет? Мне хотелось задать ему кучу вопросов, но режим «Официально-деловой» не предполагал таких вольностей.

— Ты хочешь кошку? — спросила Амина.
— Хочу своего Селёдку забрать. Я оставила его на передержке у зоозащитников, плачу им каждый месяц малую толику, чтоб они его не выкидывали.
— Селёдка? Почему Селёдка?
— У него окрас — точь-в-точь как у сельди. И задние лапы он лежа складывает как хвост.

Мой взгляд снова задержался на плече Влада. Что у него под курткой? Не пиджак ведь! Свитер? Черный свитер? Вместо брюк вроде джинсы…

— Дырку прожжешь, — тихо заметила Амина.

Я показала ей язык и вставила в уши наушники.

База оказалась старой усадьбой из серого камня в три этажа с множеством окон, коваными перилами и балконами — здесь было красивее, чем в самой академии. Нам с Аминой досталась комната с двумя скрипучими койками, похожими на больничные. Постельное белье было свежим, но плохо просушенным, как в плацкартном вагоне. Не перкаль.

— Нормально, — Амина сгрузила у двери свой рюкзак и чехол с лыжами.

Здесь лыжи были почти у всех. В двенадцатой группе оборудования не было только у меня.

— Посмотри в подвале, деточка, — зевнул смотритель.

Подвал оказался огромным и, как ни странно, сухим и прохладным — и сплошь заполненным разномастными санками и лыжами. Пока я нашла пару одинаковых, вспотела, разозлилась, перепачкалась в пыли и паутине.

— Ты чего возишься? — крикнула сверху Амина.
— Иду, — крикнула я.

Господи, надеюсь, мне за шиворот не упал паук!

— Владислав Вячеславович, а где ваши лыжи? — поинтересовалась Эльвира, ловко застегивая крепления.
— Не катаюсь, — бросил Земский. Он прогуливался внизу.

Выглянуло солнце, но морозец никуда не делся. Я ехала очень аккуратно по «заячьему» склону и только вперед. Поворачивать у меня не получалось. И тормозить тоже, поэтому, когда я набирала скорость, то просто с размаху валилась набок. Я отбила себе ребра, бедра и плечи и совершенно выбилась из сил, поэтому теперь, кое-как спустившись, лежала у подножья холма.

— Помочь? — усмехнулся Пашка Удалов, проезжая мимо с компанией из трех таких же умелых парней.
— Снимите с меня лыжи, — попросила я, задрав обе ноги.
— Ранг, ты бестолочь, — заметил один из парней.
— Сам ты бестолочь!

Я хотела добавить, что я тебя, мол, вообще не знаю, но в меня врезалась Амина.

— Ты чего валяешься?
— Я не валяюсь!

В доказательство я принялась делать снежного ангела.

— Ранго, я тебя накажу! — я мешала Пашке отстегивать крепления, и он ткнул меня лыжей в бок.
— Прости.
— Тебе нужен инструктор. Хочешь я…
— Ой, да к черту ваши лыжи! — я поднялась на ноги. — Я возьму санки!
— Или иди к Земскому, вон он глинтвейн прихлебывает.
— Да вот еще… — буркнула я.

В подвале нашлись большие санки человек на трех-четырех.

— Ева, тебе пять лет? — с усмешкой спросил Влад, когда я снова появилась на склоне.

Он и правда прихлебывал что-то из тамблера.

— Без алкоголя, — пояснил он, заметив мой взгляд.

Я вздохнула. Карабкаться на склон было лень.

Но оказалось, оно того стоило!

Яркое солнце, чистый холодный воздух, простор! Свобода! Счастье! Ветер свистит в ушах! Снег на поворотах из-под полозьев! Я катилась со склона на бешеной скорости и, кажется, что-то кричала. Когда я добралась до подножья, то снова завалилась набок, но уже хохоча от восторга.

Влад смеялся надо мной, запрокинув голову назад, те, кто были внизу, тоже держались за бока, ребята наверху что-то кричали и махали руками.

— Я тоже хочу! — завопила Амина, откидывая свои лыжи. — А ну пошли!
— Пошли! — я подскочила на ноги и схватила санки за веревку.

Мы помчались вверх по склону. Я даже не заметила, куда делась усталость.

— У нас будет экстрим-команда! — вопила Амина.
— Да!
— Нам нужно название!
— «Бифидобактерии»! — выпалила я, некстати вспомнив свой утренний йогурт.
— Почему? — удивилась Амина.
— Так смешно!
— «Бифидобактерии» вперде! — завопила она.
— Ужас какой! — рассмеялась я.

Теперь нам словно смешинка в рот попала.

— Эй, бифидобактерии, мы вас сейчас размажем! — завопил Пашка.

Они с Эльвирой тоже взяли санки.

— Кто первый? — завопила Эльвира, плюхнулась на санки, вцепилась в Удалова и оттолкнулась обеими ногами.
— Пусти меня вперед, я умею править! — крикнула Амина.
— Извините, девушки, они приехали первыми, — заметил Влад на финише, — как вы там называетесь?
— «Медведи», — крикнул Пашка и рассек кулаком воздух. — Гризли!
— Значит, будете «Хорьками»…

Когда мы снова поднялись наверх, здесь было уже четыре «экстрим-команды». Все с гиканьем носились туда-сюда между заездами, но очень серьезно относились к старту. Влад судил внизу.

— «Бифидобактерии»! «Хорьки»! «Снежинки»!

Команда «Снежинки» состояла сплошь из плечистых парней. Так Влад упражнялся в остроумии.

— Я больше не могу! — Амина рухнула в сугроб.

Внезапно мы заметили, что холм окутали сумерки. Из-за соревнований мы пропустили обед.

В усадьбе мы свалили горой свои санки и ломанулись в столовую.

— Кухня закрыта, — объявил сонный смотритель.
— Как так?
— Почему?
— Мы еду не взяли!!!
— У нас есть еда?
— Водка есть. Ни запивки. Ни закуски.
— У нас подается только обед, — пожал плечами смотритель. — А к вечеру обычно все студенты пьяные. Странные вы…
— Тогда пустите нас, пожалуйста, на кухню, — Влад подмигнул мне и незаметно протянул смотрителю купюру.

Ну вот, готовить придется… Хотя чего это я? Мне готовить придется!

— Все ради тебя, Ранго! — заметил Удалов.
— Ты чего закусился? — спросила я, снимая промокшую куртку. — В «Согинее» не запрещается встречаться с преподавателями.
— Он жалеет, что сам не успел, — пропела Эльвира. Пашка фыркнул.

Кухня была старая, но зато с газовой плитой. Значит, все сделаем быстро.

— Я нашла муку, — крикнула Амина из-под стола.
— У меня сырая курица и сметана, — объявила я, заглянув в холодильник.
— Мука, подсолнечное масло, маринованные корнишоны и фасоль в банке. Много фасоли, — Влад открывал дверцы шкафов.
— Интересно, чем они собирались нас в обед кормить? — поинтересовалась Эльвира.
— Дайте мне подумать.

Мука, масло, сметана и курица…

— Если найдете лук, чеснок и какую-нибудь траву, то будет гедлибже, — объявила я.
— Есть, — сказал Влад, показал луковицу.
— Есть, — сказала Амина, махнув пучком петрушки.
— Вот и режьте, поварята, — улыбнулась я, тщательно моя руки.

Амина кинула мне один фартук, а второй повязала себе на пояс. Влад остался в своем вязанном косами свитере. Белом. Он ему очень шел.

Девчонки под руководством Эльвиры накрывали на стол прямо тут, в кухне. Парни спустились вниз, звеня бутылками.

— Все совершеннолетние? — крикнул Влад.
— О да!

Вся голодная двенадцатая группа теперь плотоядно наблюдала за нами. Я быстро разделала курицу, смешала сметанный соус, выбрала самую огромную сковороду — Владу даже пришлось помочь мне ее поднять — сложила все под крышку и включила газ.

— Через сорок минут будет готово!
— Сорок минут?!
— Ранг, ты чё?
— Спокойно! — крикнула я. — На закуску — корнишоны и вот это…

Я смешала консервированную фасоль с луком, залила маслом и приправила зеленью и чесноком. Получилось некое подобие лобио.

— Вечер кавказской кухни? — спросил кто-то из девчонок.
— Не много простора для импровизации, — отмахнулась я.
— Да брось, ты супер! — пробормотал парень по имени Федя, набив рот фасолью.

Все наполнили рюмки. Свою я поставила на стол. Внезапно затошнило. Наверно, от голода.

— За Еву Ранг, шеф-повара! — подняли тост, когда я водрузила курицу в центр стола прямо в сковородке.

Все повеселели и застучали вилками. Но даже куриная ножка в сметане не смогла унять тошноту.

— Ранго, зачем ты учишься литературе? — поинтересовался Пашка с набитым ртом. — Тебе надо в кулинарную школу в Париже!
— Санта Клаус не положил мне под подушку четыреста тысяч долларов, — проворчала я, пытаясь протолкнуть мясо маринованным корнишоном.
— Я могу тебя устроить, — продолжил Удалов. — Не в Париж, а в одну из столиц. У отца есть связи.
— Зачем? — не поняла я.
— Люблю быть Санта Клаусом, — ответил Павел и отвлекся на водку.
— Ты — племянница ректора, — прошипела Амина.
— Все время забываю, что я — важный человек, — проворчала я.

Влад сидел напротив и сверлил меня глазами. Еще один взгляд он вонзил в Удалова и снова принялся за свою порцию курицы.

— Племянница — это чужой ребенок, — пояснила я тихо, только для Амины. — Племянница заменяет домработницу и работает в две смены.

Влад снова посмотрел на меня. Слышал он или нет, мне было наплевать. Тошнота не унималась.

— Выпей это, — Амина протянула мне стакан.

Справедливо решив, что наши заслуги и так достаточны, мы устранились от уборки. Влад куда-то исчез, а мы поднялись в нашу комнату.

— Что это? Рыбий жир?
— «Смекта». Что с тобой?
— Передоз веселья, — я залпом выпила лекарство. — Я не знаю, отчего у меня внутренности крутит. Раньше никогда такого не было.

У меня было ощущение, что кто-то в железном кулаке сжал все органы в моей брюшной полости. Я скинула лыжные штаны, забралась под одеяло и свернулась калачиком. Амина все еще возилась — причесывалась, снимала макияж, кому-то писала — и, наконец, выключила свет.

«Смекта» подействовала. Я вытянулась и ухватилась руками за решетку кровати.

— Не хочешь пожелать Владу спокойной ночи? — спросила Амина.
— Хочу. Но не пойду. Живот болит.
— Он с тебя глаз не сводил, — продолжала мотивировать Амина.
— Так себе повод.

Что я ему скажу? Нечего мне ему сказать! Могу только молча снять водолазку.

Усталость наконец настигла нас. Амина просто вырубилась на полуслове, я уставилась на пятна света на потолке. Внезапно они перебежали из одного угла в другой, будто под окном проехала машина и осветила комнату своими фарами. Один из всполохов превратился в полоску ткани и шлепнулся на ноги Амине, как комок слизи. Я не верила своим глазам. Следом за ним упал второй и третий, и теперь весь свет с потолка падал вниз, на пол и кровать Амины.

Я крепко зажмурилась и снова открыла глаза.

Обрывки ткани ползли ко мне как черви.

Я тихонько завизжала, когда один из них обвил мою ногу. Вернее, хотела завизжать, но у меня вырвался только тихий ох.

Я не могла пошевелиться. Одни куски ткани сковали меня по рукам и ногам, другие ползали по бедрам и животу. Два тряпки ласкали мою грудь, как чьи-то ладони. Ткань была грубая и жесткая и терла кожу как наждачка.

Миткаль.

— Ева, зачем ты убежала? — раздался надтреснутый высокий голос.

Я с трудом приподняла голову.

В углу стоял он. Штаны с лампасами, дутая ветровка с капюшоном, надвинутым до самого лба — лица не видно. Но это точно он.

Одна из тряпок намоталась на мое горло и сильно сдавила его.

— Ева, мне больно здесь. В этом городе плохо.

Он приближался ко мне. Я задыхалась.

— Ева, здесь везде эти мерзкие тряпки. Весь город завешен этим… Ева, тебе надо уехать! Ева, почему ты бросила меня? Эта тряпка… Я сожгу весь город, все эти мерзкие тряпки, если ты не уедешь отсюда!..

Он был уже возле кровати.

— Ева! Ты должна вернуться.

Он запрыгнул на кровать, оседлал меня и смахнул миткаль с груди. Я закрыла глаза, чтобы не смотреть ему под капюшон.

— Смотри на меня! Смотри на меня!

Я хотела крикнуть «Нет!», но тряпка на моей шее не давала мне вдохнуть. Он знает, что удушье — это единственное, чего я боюсь. И поэтому пытает меня именно им.

— Смотри на меня!

Он приблизил свое лицо ко мне, и я была уверена, что сейчас почувствую отвратительный смрад с доминантной нотой гнилого мяса. Но ничем не пахнуло.

А если ничем не пахнет, то…

Это сон! Сон! Кошмар! Он не сидит сейчас на мне верхом и не гладит мое лицо своими заскорузлыми пальцами. На мне нет миткаля, это сонный паралич! Просто сонный паралич!

Я закричала. Осознав, что это сон, я набрала полные легкие воздуха и закричала. Через три секунды Амина уже трясла меня за плечи. И он, и миткаль исчезли.

Я отбросила руки Амины и соскочила с кровати. В дверь яростно стучали. Подруга распахнула ее, и в комнату влетел Влад.

Я разбудила своим криком весь этаж. Вся двенадцатая группа столпилась в дверном проеме.

— А Ранг с Земским разве не вместе ночуют? — поинтересовался кто-то шепотом.
— Не на что здесь смотреть, — сказал Влад и захлопнул дверь.

Смотреть действительно было не на что. Если на мне и остались следы от миткаля, то их не увидеть из-за водолазки и плотных колготок.

— Кошмар? — Влад провел костяшками пальцев по моей щеке.
— Да, простите ради Бога, — я пыталась унять дрожь в голосе.
— Остаться с тобой? — предложил Влад.

Я отрицательно помотала головой. Влад оглянулся на Амину в трусах и майке, переминавшуюся с ноги на ногу.

— Ладно, если что, кричи, — пошутил Влад и вышел, неплотно прикрыв за собой дверь.
— Ты сдурела? — напустилась на меня Амина. — Это был отличный повод заночевать в его комнате! Ты видела его фигуру? Вполне себе. И бицепс, и плечи с талией… В этой футболке в обтяжку отлично смотрится, хоть и ходит так, будто его моторный вагон в детстве переехал…

Ничего не говоря, я сорвала с себя водолазку и стянула колготки.
Мое тело было покрыто кровоподтеками.

— Нихрена себе! — яростно зашептала Амина.

Она подскочила, упала передо мной на колени, протянула руку к моей шее, но потрогать не решилась.

— Ева! О чем ты мне недоговариваешь? Говори немедленно!
— А ты мне?! — разозлилась я, потирая запястья. — Почему ты рядом со мной, хотя вся твоя родня тебя чуть ли не бьет?! Почему ты тогда отвела меня к Жанне?!

Амина отползла, оперлась спиной на свою кровать и со значением посмотрела на меня.

— Ну что? Говори уже! — я аккуратно ощупывала шею.
— Я — ясновидящая.

ГЛАВА ШЕСТАЯ
НАРКОМАН


— То есть я должна тебе что-то показать? — уточнила я.
— Ну да, что-то очень важное для меня! — пояснила Амина. — Я не очень понимаю что именно и куда смотреть, может, ты уже показываешь. Просто я чувствую, что должна постоянно тереться рядом с тобой. Ради своей выгоды, ясно?
— Ясно, — кивнула я. — Меня это устраивает!

Остаток той ночи на базе я не спала. Шел снег, я надела штаны и куртку и до рассвета просидела на кованом балконе. Амина сначала маячила за окном с какими-то вопросами, но вскоре ее сморил сон.

Как только рассвело, во двор вышел Влад с огромной лопатой и принялся расчищать подъездную дорожку от снега. Может, на лыжах ему не кататься — что, интересно, с ним произошло? — но работает лопатой он довольно ловко. Одно удовольствие было за ним наблюдать.

Пока мы возвращались в город в том же автобусе, Амина щипала меня за бок, чтобы я не дремала. Добравшись до дядиного дома, я вырубилась на перкалевых простынях и проспала остаток дня без сновидений.

В понедельник мы прогуливали отечественную литературу, просто шатаясь по коридору.

— Девочки, Ева! — нас догнала секретарь из деканата. — Ева, сделайте мне одолжение! Я только вас могу попросить! Земский заболел и не подписал кое-какие бумаги. Можете ему отнести?
— Могу, — согласилась я. Амина радостно толкнула меня в бок.
— Вот и славно, — тетка впихнула мне в руки папку и повернулась, чтобы уйти.
— А адрес не скажете? — крикнула я ей вслед.
— А ты не знаешь? — удивилась секретарь.
— Ты не знаешь, Ева? — деланно удивилась Амина.
— Февральский район, Мотоциклетный проезд, общежитие номер три, квартира девятнадцать, комната четыре.

Февральский район… За окном уже стемнело, а Февральский район был из тех, по которым по вечерам лучше не гулять. Пятиэтажки, старые ларьки «Пиво-воды», нет асфальта и отовсюду пахнет мочой. В подъезде Влада были выбиты стекла, зато сквозняк выносил прочь запах рыбы, жарящейся на нерафинированном подсолнечном масле.

— Вы с работы, девушка? — поинтересовалась женщина в бигуди, ведя меня по темному узкому коридору.
— Нет.
— Владик! — она осторожно постучала в облупившуюся дверь. — Владик! К тебе пришли!

Земский открыл дверь и широко улыбнулся. На нем была черная футболка и спортивные штаны с вытянутыми коленками.

— Привет, Владик! — не удержалась я.

Он посторонился, пропуская меня, я вошла в комнату, плотно прикрыв за собой дверь.

Здесь были высоченные потолки, одна из стен — в выцветших фотообоях. Односпальная кровать из Икеи под перкалевым покрывалом, кронштейн с одинаковыми вешалками — на нем почти все черное — и огромный письменный стол с кипами бумаг и ноутбуком. Все остальное пространство было занято книгами. Они были на полках в два ряда и немного сверху, на полу — высокими стопками, на одном из подоконников. Другой подоконник был сплошь уставлен горшками с маленькими кустовыми розами. Ярко-алые бутоны тонко и горько пахли, темно-зеленые листья блестели — здесь было не меньше шести горшков.

— Ты выращиваешь розы? — удивленно спросила я, отдавая Владу папку. Тот сел за стол и стал что-то быстро черкать в ведомостях.

Я присела на кровать, прямо на грелку.

— А что у тебя болит?

Влад молчал, сосредоточенно глядя в бумаги и потирая подбородок.

— Расскажи мне хоть что-нибудь! — вдруг завопила я.

Влад вздрогнул и поднял на меня глаза.

— Я не развожу розы, — улыбнулся он и подписал последнюю ведомость, — я проходил мимо магазина и почувствовал запах. Пахло как от того букета, который ты целовала летом. Помнишь?
— Не помню, — я оглянулась на подоконник.
— Не важно, — отмахнулся Влад и сложил бумаги обратно в папку.
— А грелка для чего?
— Спина болит. Напрыгался с вами на склоне.

Он стал передвигаться еще страннее. В домашней одежде стало видно, что правую ногу он приволакивает и, чтобы держаться ровно, на левой ему приходилось подпрыгивать.

— Я почти выздоровел, — заметил он, когда я отогнула край покрывала.

Влад спал на черном перкалевом белье.

— Ладно, я признаюсь, — начала я. — Я очень хочу познакомиться с тобой поближе. У меня постоянно на языке вертятся вопросы, которые я не решаюсь задать.
— Задавай, — разрешил Влад с улыбкой. — Чаю хочешь?
— Хочу, — отозвалась я.

Он нажал кнопку электрического чайника — тот ютился на краешке письменного стола — и бросил пару пакетиков в пару чашек. Чашки две — значит гости у него бывают. А постельное белье сексуальное — значит бывают и дамы. Я почувствовала укол ревности.

Влад залил пакетики кипятком.

— Спасибо, — я даже заерзала от любопытства и кивнула на письменный стол, — что ты пишешь? Книгу?
— Диссертацию, — ответил Влад.
— Здорово! Что за тема? Что-то литературное?
— Философия, — улыбнулся Влад и присел на стул напротив меня.

Внезапно он стал казаться мне еще сексуальнее.

— Культура художественной обработки ткани: традиции и современность. Орнамент как связующая нить традиционной и современной культуры и, собственно, визуальность современной культуры. История развития культуры художественной обработки ткани в Персии и Индии.
— Ты изучаешь перкаль? — дошло до меня.
— Тут всё перкалевое, — напомнил он мне с улыбкой.
— А почему ты носишь черное?
— Так, стоп! — остановил меня Влад. — Давай баш на баш. Я тебе ответил на вопрос, теперь твоя очередь. Почему ты приехала сюда?
— Моя двоюродная сестра продала квартиру, в которой мы с ней выросли.

Влад непонимающе нахмурился.

— Меня вырастила тетка, сестра отца, — пояснила я, — год назад она умерла. Болела, рак. Полгода ее дочь ждала вступления в наследство, еще полгода искала покупателя — и вот летом, наконец, продала. Податься мне было некуда, а дядя — мой единственный родственник. Я приехала сюда попытать счастья, авось приютит.

Я не соврала. Я просто не договорила.

— Ты нравишься Константину Михайловичу, он мне сам сказал, — уверил меня Влад. — Ты отлично готовишь, не ленишься убирать дом. И с чувством юмора. Ты напоминаешь ему свою мать. Короче, не чужой ребенок.

Я улыбнулась. Очень приятно.

— Я думаю, ты даже можешь привезти ему свою селёдку.
— Своего Селёдку, — поправила я. — Селёдка — кот.
— А что случилось с твоими родителями?

Холодок пробежал у меня по позвоночнику.

— Это уже второй вопрос — увильнула я. — Твоя очередь.
— Почему я хожу в черном? — уточнил Влад. — Я по цветотипу — зима. Я думал, мне идет. Черное, белое…

Он улыбнулся. Иссиня-черные волосы, очень белая кожа, синева на щеках, как у всех брюнетов после бритья, льдисто-голубые глаза — да, «зима». Красивый.

— Теория о цветотипах безнадежно устарела, — сказала я из вредности.

Влад усмехнулся.

— Твоя очередь, — сказал он, отхлебнув чая.
— Нам пригодился бы алкоголь, — заметила я.
— Я не пью…
— Почему?
— Твоя очередь, — отбил подачу Влад. — Что случилось с твоими родителями?
— Мать умерла, отец в тюрьме, — решительно выпалила я. — Он сел, когда мне было два, потом нахулиганил в колонии, ему накинули, потом вышел, но даже до дома не дошел. Захотел раздобыть деньжат на жизнь и угодил в СИЗО за разбой.

Влад смущенно замолчал, кашлянул и уставился в пол. Но меня было уже не остановить.

— А первый раз он сел за убийство моей матери. Он вернулся домой посреди дня и увидел, что она душит меня пеленкой. Он оттолкнул ее от меня. Он кинулся к кроватке и увидел моего младшего брата. Тот уже окоченел. Она задушила его первым.

Меня прорвало.

— Мне рассказывали, мать кричала, что Ян, мой брат — принц, и ему нужно пройти инициацию, а я — принцесса и тоже должна умереть. Позже психиатр сказал, что у нее синдром Медеи — сейчас это распространенное заболевание. Что-то вроде послеродовой депрессии с трагическим финалом… Но отцу не были понятны такие тонкие материи. Он взял ружье и выстрелил в нее, три раза перезарядив, а потом пошел и сам сдался. Мать умерла в больнице. Когда ее забирала «скорая», врачи осмотрели еще и детей. Обнаружили, что я жива. Много дней в больнице, суды за опеку, и вот я — сирота при тетке. Она меня не обижала, но особой любви между нами не было.

Влад смотрел на меня ошеломленно.

— Именно поэтому мы с дядей так странно себя вели за ужином, помнишь? — сказала я, почесав ладонь. — Когда я узнала, что девушку из Белого Лога, Ангелину, задушили куском миткаля, я немного… Расстроилась, испугалась, слишком много вспомнила. Та пеленка, которой душила меня моя мать, была из миткаля.
— Из миткаля? — задумался Влад. — Действительно, существует такая легенда, когда инициация производится удушением… Извини, пожалуйста.

Влад заметил, что после его слов я спрятала лицо в ладонях, протянул руку и легонько коснулся моих волос.

— Я в порядке, — я выпрямилась.

Влад помедлил.

— Я не пью алкоголь, потому что у меня был инсульт, — вдруг выпалил он. — А инсульт у меня случился из-за передозировки наркотиков. Стимуляторов. Представь, я нюхал с красивой барышней, вещал что-то философское, потерял сознание, а очнувшись, понял, что почти не могу двигаться. Была парализована вся правая сторона тела, и прогнозы были неутешительные. Друзья однажды навестили меня в больнице, увидели мое перекошенное лицо — и больше мы с ними даже не переписывались. Со мной остались мама с папой. И врач-реабилитолог. И мы все вместе вытащили меня. Походка у меня теперь не очень, часто болит спина, но я жив. Я могу думать, говорить, поднимать гантели и нажимать на клавиши на клавиатуре компьютера — и мне этого достаточно. Я больше не нюхаю порошков, не пью и не курю. И не встречаюсь с женщинами. Любовная аддикция — она бывает убийственней, чем химическая.

Он со значением посмотрел мне в глаза. У меня в солнечном сплетении заворочалось что-то склизкое.

Влад практически прямо сказал мне, что между нами ничего не может быть.

— Тем вечером я решил, что твой дядя заметил, как ты мне нравишься, и рассердился, — улыбнулся Влад и взял мои руки в свои.

Меня обдало жаром.

— Ты всегда красиво себя ведешь. Красиво и смело, — продолжил Влад.

По всей видимости, это значит «Ты — красотка, и, конечно же, ты мне нравишься, будь умницей, не устраивай скандал».

Я и не собиралась скандалить. У меня сбилось дыхание, и самообладания хватило только на слабую полуулыбку.

— Слишком откровенный вышел разговор, — я вынула руки из его больших теплых ладоней, — я была к нему не готова.

Я хлопнула себя по бедрам и встала с перкалевой кровати, бросив взгляд на подушку. Я всерьез уже принялась воображать себя здесь: как роскошно мои платиновые волосы смотрелись бы на черной наволочке. А вместо этого я будто получила колотушкой под ребра.

— Я провожу тебя, — Влад тоже поднялся.
— Не надо, я вызову такси. Спасибо, — я и правда достала смартфон и открыла приложение такси.
— Всё в порядке? — поинтересовался Влад.
— Да, всё хорошо. Я редко вспоминаю родителей, а твоя история меня и вовсе выбила из равновесия. Тебе нельзя, а я пойду залью глаза. Красным вином.
— Не проспи завтрашнюю лекцию, — улыбнулся Влад, открывая мне дверь.

Я махнула ему рукой на прощанье и вылетела прочь — возможно, слишком поспешно. В подъезде я вместо приложения такси открыла приложение железных дорог. В поиске набрала «Белый Лог — мой родной город».

Мне повезло. На первой попавшейся остановке меня ждал троллейбус №5. В нем не было никого, кроме компании пацанчиков из Февральского района. Заметив меня, они решили попытать счастья.

— Привет, красавица! — один из них плюхнулся на сиденье рядом со мной. — Что ты делаешь здесь так поздно?

Я посмотрела ему в лицо, но не увидела — глаза застило слезами. Внезапно для себя и тем более для пацанчика я бурно разрыдалась.

— Эй, ты чё? — отпрянул тот. — Обидел кто-то?
— Я. Не. Знаю… Ыыыыы, — я ревела, и врала, и вытирала нос рукавом.

Пацанчик оглянулся на друзей. Те пожали плечами. Я закрыла лицо руками и захрюкала.

Лучше раскиснуть перед ними, незнакомыми, чем перед Владом.

— Ты это… Если чё, я здесь, — он отсел от меня к своим друзьям.

От слез мне стало легче. Легче настолько, что я снова открыла приложение РЖД и нажала «Заказать билеты».

Мне надо отвлечься.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ
ЗА СЕЛЁДКОЙ


— В смысле вы отдали моего кота?!

Я поверить не могла в то, что услышала.

— Я перечисляла вам деньги каждый месяц! Не малые и не лишние!

Девчонка за стойкой ресепшена в приюте равнодушно пожала плечами.

— Мы думали, это были пожертвования.
— Это были не пожертвования, это была плата за содержание! Я иду в полицию, это мошенничество!
— Идите, — девка снова пожала плечами.

Я развернулась и вышла, громко хлопнув дверью.

— Сука, — услышала я вслед.
— Сама сука, — проворчала я.

Что я скажу полиции? Письменного договора у меня с этим приютом не было, и да, они не гостиница — гостиница была мне не по карману. Что делать теперь? Эта девка не помнит, кому отдали кота, я не помню человека, который забрал его у меня. Слезы потекли по моим щекам и я, не видя дороги, двинулась по улице.

Господи, Селёдка мой! В нашу последнюю встречу ты, говнюк, разодрал мою руку, но как же я по тебе скучаю!..

Из своих мыслей я вынырнула около большого торгового центра. Он назывался «Мемфис» и формой напоминал пирамиду.

На автопилоте я поднялась на третий этаж, плюхнулась за столик в фуд-корте и стащила промокшую шапку. В Белом Логе лежал снег, а здесь было мокро и отвратительно. Наверно поэтому по «Мемфису» шаталось так много людей. Повсюду была новогодняя мишура, разнокалиберные елки с разноцветными шарами и «Джингл беллз» из динамиков. Меня от всего этого тошнило.

Ну что ж, Селёдку я потеряла, зато больше не вспоминаю о Владе.

— Можно к вам?

Передо мной вырос промоутер в костюме снеговика. Он давно кружился вокруг, раздавая флайеры на детское представление.

— Садитесь, — разрешила я. Все столики в фуд-корте внезапно оказались заняты.

Парень принялся жадно пить из запотевшей бутылки минеральную воду. Горлышко бутылки он просунул в снеговиковое ухо. Промоутерам нельзя снимать головы, когда они на работе, это я помнила, но смотрелось шизофренически.

Я разглядывала переплетения ниток на его проклеенной башке, когда во рту у меня появился горький привкус, а сердце упало куда-то вниз.

Снеговик повернулся ко мне морковкой, поставил бутылку на стол и глумливо хихикнул.

Господи, ростовая кукла из миткаля!

Я вскочила, задев столик, что разделял нас. Снеговиковая бутылка опрокинулась, и газированная вода заструилась на пол.

Музыка из динамиков оборвалась, осталось только шипение. Внезапно на всех рекламных экранах — на всех этажах, мне из фуд-корта было прекрасно видно — появилось порно. Да не просто порно, а жесткая порнуха, где женщине так глубоко засовывают в рот член, что ту тошнит.

— Ну, принцесса, не можем же мы сразу пожениться! — сказал снеговик. — Надо на свидание хоть раз сходить!

Он снял снеговиковую голову и улыбнулся. Пахнуло гнилым мясом и потом.

Значит, не сон. Явь. Какая-то сумбурная, нереальная, вязкая, но явь.

Волосы на его голове были примяты и прилипли к потному лбу.

— Сейчас кино посмотрим, потом поплавать пойдем, — предложил он, осклабившись, — ты же любишь кошечек? Хочешь я тебе целый бассейн наполню новорожденными котятами? Мы голые, а они такие теплые…

Я хотела позвать на помощь, но, оглядевшись, поняла, что помощи ждать неоткуда. Посетителями, продавцами, уборщиками на моечных машинах, кавказцами у лифта, подростками на скамейках у пончиковой — всеми овладело странное оцепенение.

По полу торгового центра ползли ленты миткаля.

Мои ноги тоже стали ватными. Все, что я могла, это стоять и наблюдать.

На рекламе в витрине парфюмерного магазина на лице у девушки появилась плесень. Моечная машина на первом этаже неуправляемо петляла. Неработающий эскалатор внезапно поехал, причем набрав приличную скорость. Манекены, гадко ухмыляясь полезли из витрин. Один из них нагнул неподвижно стоящую девушку и принялся имитировать фрикции. Другой разбил ювелирную витрину, раздался чудовищный рев сигнализации.

У меня затеплилась надежда. Сигнализация — это не просто звук, это еще и сигнал вневедомственной охране. Скоро они будут здесь!

Ленты миткаля обвивали украшения на красном бархате ювелирной витрины. Продавщица смотрела на них с ужасом и пыталась стряхнуть с себя оцепенение и возразить против такого бессовестного воровства. Ей плохо удавалось, будто ее в реальности сковал сонный паралич. Он хмыкнул, и ленты обвили и девушку тоже. Они так сильно сдавили ей горло и грудную клетку, что та замычала, остервенело замотала головой. Раздался отвратительный хруст, миткаль окрасился красным, девушка упала. Я заорала.

— Не нервничай, Ева, — бросил он. — Все равно бы ей из зарплаты вычли. Пришлось бы натурой отрабатывать.

Он встал с кресла и направился ко мне.

— Красавица моя, сними эту жуткую тряпку. Мне больно. Я не могу к тебе прикоснуться. А ты хочешь, чтобы я к тебе прикоснулся, правда? Сними, сними, сними это уродливое платье!

На мне было платье из перкаля.

Он не может прикоснуться ко мне! Если честно, то и я тоже совсем не чувствовала его рядом.

— Мы с тобой созданы друг для друга. Сплетены одинаковы, хоть и из разных волокон. Нам нужно быть вместе… Ты должна его снять!!!

Я закрыла глаза и представила, как платье закрывает меня с головы до пят, охватывает и голову, и пальцы ног. Внезапно я смогла пошевелить мизинцем. Еще секунда — повернула голову. Еще усилие, и я смогла сделать шаг.

— Куда ты, моя принцесса? Мы разве закончили наше свидание?

Он обошел меня по широкой дуге — перкаль явно причинял ему дискомфорт — и подошел к парню, застывшему напротив меня. Он снял с его шеи большие наушники, а из своего кармана вытащил банку сгущенки. Дернув за колечко, он оторвал жестяную крышку и невидимым молниеносным движением полоснул ею парня по горлу. Из рассеченной артерии тугой струей хлынула кровь, и он подставил под нее банку со сгущенкой. Кровь, смешанную со сладким молоком, он перемешал пальцем.

— Хочешь обсосать? — он протянул мне кроваво-молочный палец и, не дожидаясь ответа, облизал его сам.

Меня тошнило. Он убил человека! Не ползущий миткаль, который вполне мог быть плодом моего воспаленного воображения. Он! Собственными руками! Он не просто преследователь-рукоблуд, он — самый настоящий убийца! Бежать! Бежать скорее отсюда!

Внезапно погас свет. Стало еще страшней: люди наконец обрели возможность двигаться и побежали с криками кто куда — все, кроме меня. Я снова оцепенела. Он подошел ко мне сзади.

— Перкаль, помоги мне, миленький, — жарко зашептала я.

Что-то толкнуло меня под ребра, и я смогла сделать еще один шаг. Потом еще один. Под ногами хрустело разбитое стекло. Он шел за мной по пятам, так и оставшись внутри туловища снеговика.

Я переставляла ноги еле-еле. Моя цель — дверь с горящей табличкой «Выход» над ней.

— Я не могу к тебе прикоснуться, — ныл сзади мой преследователь. — Я не могу к тебе приблизиться, принцесса. Я так соскучился. Я хочу тебя обнять. Сними эту тряпку, и я оближу тебя с ног до головы. О, ты уходишь…

Я и правда уже добралась до двери с табличкой и даже успела толкнуть ее.

— Миткаль! — крикнул он.

Ленты миткаля обвили мои ноги и дернули влево. Я прошла сквозь витрину наружу спиной вперед.

Я не потеряла сознание.
Я ничего не сломала.
Перкаль меня удержал.

У самой земли, за два сантиметра до асфальта, мое платье вдруг притормозило мое падение. Мне повезло, и большие куски витринного стекла упали рядом, не причинив мне вреда.

Сверху меня осыпало только мелкими осколками. Они основательно попортили мне лицо — я поняла это по теплым струйкам, что потекли по щекам.

Я подскочила. Вокруг бегали люди, что-то кричали. На парковку заруливали машины спецслужб — полицейские, пожарные, «скорые» — рассекая темноту тревожными световыми всполохами.

Я застегнула куртку и накинула капюшон. Мне некогда и незачем объясняться с полицией. Мне надо добраться до зеркала и оценить ущерб. Я пересекла парковку, стараясь не бежать, и запрыгнула в первый попавшийся троллейбус.

— Что там произошло?
— Пожар вроде!
— Что-то взорвалось!
— Смотрите, снеговик нам машет!

Он надел голову снеговика и медленно махал рукой пассажирам ночного троллейбуса, прилипшим к окнам и с любопытством разглядывающим торговый центр в форме пирамиды.

Я отвернулась от него и ото всех, вжалась в угол на задней площадке и достала телефон и влажные салфетки. Фронтальная камера показала мне страшную картину: кровь, грязь — и прямо на лице! Я наскоро обтерла щеки. Ничего страшного, царапины. Крови, правда, много, но жить буду.

Фраза про волокна и плетения билась птицей в моей голове. Надо написать Амине. Нет, Амина тут ни при чем, она испугается. Как он сказал? Волокна разные, плетение одно? Я взглянула в заметки в телефоне. Так и есть! Так сказала Жанна!

Но что это значит?

— Аэропорт, — объявил голос из динамика.

Я решила потратиться на самолет. Это была моя заначка на самый-самый крайний случай — и я решила, что это как раз он. Мне хотелось домой, в Белый Лог. Надеюсь, миткалевый снеговик не сможет достать меня в воздухе.

Он не выносит перкаля. Ткань причиняет ему какой-то дискомфорт. Надеюсь, ему очень неприятно, так же как мне неприятны его прикосновения!

Почти в каждом доме в Белом Логе был перкаль. У задушенной Ангелины не было — по утверждению журналистов ее семья жила скромно. Лишних денег на перкалевые шмотки и роскошное постельное белье у них, скорее всего, не было. До нее он вполне мог добраться своим миткалем, тем более она так похожа на меня. А в ярости он был, потому что это все-таки не я…

Господи, бедная девчонка!

В аэропорту я нашла аптеку, купила перекись и пластырь, и в туалете наспех привела себя в порядок. Я заклеила пластырем самые большие порезы, провела пятерней по волосам. Из зеркала на меня смотрела испуганная затравленная тень.

На паспортном контроле ко мне приглядывались чересчур внимательно.

В самолете я не стала снимать куртку и даже натянула капюшон, совсем как мой преследователь, и обшаривала взглядом каждого заходящего на посадку. Если этот урод окажется на борту, то в замкнутом пространстве на высоте десять тысяч метров у меня не будет шансов. Ни у кого не будет!

Дай мне, Господи, добраться до Белого Лога, и я проведу всю свою жизнь, завернувшись в свое перкалевое одеяло!

Я забросила в рот целую горсть кофеиновых таблеток и стала представлять во всех подробностях нежные ирисы, которые вьются по нежной белоснежной ткани, будто наяву видела переплетение хлопковых нитей…

Вот оно! Плетение одно! У перкаля и миткаля одно плетение, но разные волокна! Перкаль делают из египетского хлопка, миткаль — из среднеазиатского. У египетского длинные и прочные волокна, а у среднеазиатского — короткие и жесткие.

Вот о чем говорила Жанна!
«Плетение у вас одно, а волокна разные».
Я подскочила в своем кресле, здорово напугав соседа справа.
Из аэропорта до дома дяди я домчалась на такси.

— Господи, Ева, что у тебя с лицом? — дядя распахнул дверь, не помня себя от беспокойства.
— Дядя, — прохрипела я. — У нас с Яном могут быть разные отцы?

ГЛАВА ВОСЬМАЯ
ПОЖАР


— Ранго, ты пришла! — крикнул Пашка Удалов, едва я ступила на порог аудитории.

Я начала учебу в начале февраля, вместе со всеми. Теперь мне предстояло сдать всю сессию.

Раны заживали мучительно. Пока в моем теле плескался адреналин, я не ощущала боли. Дома после душа, устроившись на перкалевом белье, я почувствовала и ушибленные ребра, и боль в затылке, и растянутое запястье, увидела опухшую коленку и налившийся фингал под глазом. По настоянию дяди его знакомый хирург из белоложской городской больницы все-таки наложил швы на несколько глубоких порезов на щеках и лбу. Эти раны теперь заживали лучше всех.

Дядя выправил мне справку о болезни. С работы он меня уволил заочно, а взамен выдал оформленную на меня «Визу».

— Я давно хотел так сделать, не чужие мы люди все-таки, — засмущался дядя в ответ на мою горячую благодарность, — деньги я зарабатываю хорошие, а тратить не на кого.

О моем происхождении мы ничего не выяснили. Дядя никаких пикантных подробностей из жизни моих родителей не знал. Вернее, сказал, что не знает.

— Они недолго встречались, быстро поженились и уехали из Белого Лога, — он пожал плечами, — а чего ты вдруг вспомнила о своем брате? Он как-то связан с тем, что с тобой случилось?

Здесь настала моя очередь неискренне пожать плечами. Я не была готова рассказывать о своей шизофрении. Рассказывать о том, что меня два года преследует мой брат Ян. Выросший во взрослого мужика, но почти не изменившийся с младенчества лицом, но это точно был он — мой мертвый, задушенный миткалем брат. Поэтому для дяди я обозначила его кратко — «преследователь». В торговом центре была неразбериха из-за сбоя электросети, я увидела своего преследователя, испугалась и «вышла» наружу через витрину.

Несколько раз к дяде заходил Влад. Я пряталась в своей комнате. Мне не хотелось видеть его и тем более не хотелось объяснять, что у меня с лицом. Настойчивые звонки Амины я сбрасывала по той же причине. И, заходя в тот понедельник в аудиторию, я ожидала увидеть ее с бармалейским выражением лица и разбойничьим ножом в руках, злую до чёртиков. Но подруги не было.

Меня ждала пара мировой литературы, после которой должники — и я в их числе — будут сдавать «хвосты».

Земский зашел, увидел меня и после секундного замешательства, бросив свою папку на преподавательский стол, объявил:

— Сегодня — сонеты Шекспира!
— Вы же говорили — «Гамлет»! — завозилась Эльвира.

Она всегда очень тщательно готовилась к занятиям и теперь судорожно листала сборник.

— Сонеты, — уверил ее Влад.

Он оперся на кафедру, тихонько прочистил горло и уставился на меня.
Любовь — недуг. Моя душа больна
Томительной, неутолимой жаждой.
Того же яда требует она,
Который отравил ее однажды.
Мой разум-врач любовь мою лечил.
Она отвергла травы и коренья,
И бедный лекарь выбился из сил
И нас покинул, потеряв терпенье.
Отныне мой недуг неизлечим.
Душа ни в чем покоя не находит.
Покинутые разумом моим,
И чувства, и слова по воле бродят.
И долго мне, лишенному ума,
Казался раем ад, а светом — тьма!
Он прочитал сонет проникновенно, пронзительно глядя мне в глаза. Я положила подбородок на парту, на скрещенные руки, и тоже смотрела на него, стараясь не выдать своё смятение.

Он же сказал!.. Он же говорил!.. Он же не встречается с женщинами! Он издевается?!

Я чувствовала, как однокурсники смотрят на меня. Если бы хватило смелости, я бы встала и вышла из аудитории — но мне еще экзамен сдавать. Поэтому я не сводила с Влада взгляда, пока тот не дочитал сонет, не откашлялся смущенно, не отвернулся и не заговорил о Гамлете.

Интересно, где Амина? Она будет очень разочарована тем, что пропустила такой волнующий эпизод. Сколько способов меня подколоть — и всё мимо! Боюсь, она даже расплачется…

— Гомера-то хоть прочитали? — спросил Влад хмуро, когда пара закончилась.

Во время экзаменов студенты возненавидели Земского еще больше: он сыпал «неудами» как из рога изобилия. Но на факультете ходил слух, что если студент «тонет», то Влад бросает ему спасательный круг с надписью «Гомер». Но если Гомер не спасает, то марш на пересдачу. Три пересдачи — и на комиссию.

Я была не в форме, но Гомера помнила.

Влад оставил меня на закуску, промучив остальных должников до самого вечера. Предпоследним страдал несчастный Пашка Удалов. Страдал чудовищно. От скандинавского эпоса.

— Я забыл, как зовут этого бога, — казалось Пашка вот-вот заплачет. — У меня память зрительная. Я помню, что на букву «л» его звали.
— Хорошо, — устало кивнул Влад. — Приближается корабль, сделанный из ногтей мертвецов. Правит им Л. Что в это время происходит с И?
— И? — Пашка нахмурил лоб. — А, дерево! Дерево качается и шевелит ветвями. Влад Вячеславович, я много думал…
— О том, кто победил в схватке О и Г? — спросил Влад. — Кто?

Павел беспомощно оглянулся на меня. Я пальцем изобразила букву «Г».

— Ранг, выгоню! — улыбнулся мне Влад.

Я опустила глаза. Не хочу на него смотреть!

— Ладно, Павел, а кто победил в схватке между П и В?
— Я понял, пересдача, — Пашка собрал свои черновики и со вздохом поднялся. — Удачи, Ранго.
— Спасибо, — эхом откликнулась я.

Едва Удалов вышел за дверь, Влад взял мою зачетку, вывел «Отл.» и размашисто расписался.

— Ну, Гомера же ты знаешь? — улыбнулся он в ответ на мой недоуменный взгляд.

Влад взял мою руку, поднес к губам и осторожно поцеловал каждую костяшку.

— Я думал, ты от меня прячешься, — сказал он между костяшкой среднего и безымянного. — Я не ожидал, что у тебя все лицо изрезано.
— Все еще видно?
— Почти нет. Мне твой дядя проболтался.
— Влад Вячеславович, я неправильно тебя поняла? — спросила я, нахмурившись и вернув себе свою руку. — Во время нашего чересчур откровенного разговора у тебя дома…
— Правильно. Ты правильно меня поняла.

Вот сволочь, Господи!

— Так зачем ты издеваешься? — я подскочила со стула. — Тебе это кажется забавным? Это жестоко!
— Я не специально, — признался Влад, тоже вставая, — я ведь наркоман…
— Бывший наркоман.
— Бывших не бывает…

Он подошел очень близко, настолько, что я почувствовала тепло его кожи и тонкий запах лосьона после бритья, и прислонился лбом к моему. Я провела рукой по его щеке — и у меня закружилась голова. Я обхватила его лицо руками и впилась губами в его рот. Влада пробрала дрожь. Он ловко усадил на преподавательский стол. Руками он гладил мои бедра, а губами спустился к шее. Я тихонько застонала, когда он прижался ко мне всем телом.

— Я мечтал оказаться на месте того горячего бутона. Того, розового, что ты целовала в августе, — прошептал Влад мне на ухо.

Я скользнула губами по его шее и расстегнула две верхние пуговицы на рубашке. Хотел быть бутоном — будешь бутоном.

Он так крепко прижимал меня к себе, что я задыхалась.

— Пожар! — внезапно раздался крик в коридоре.
— Точно пожар, — заметил Влад.

Он целовал мою ключицу, оттянув ворот платья пальцем. Я тихонько засмеялась.

— Пожар! Ой, извините, — вахтер, заметив наши недвусмысленные позы, ретировался.
— Пойдем, а то сгорим до угольков, — я запрокинула голову.
— Пол еще не горячий…
— Погибнем.
— Погибнем…

Влад отстранился и застегнул рубашку, я спрыгнула со стола и одернула платье. Влад улыбался мне так, что я снова к нему прижалась. Мне было без него холодно.

Держась за руки, мы спустились вниз. Нигде не было никаких следов огня.

— А что горит? — спросил Влад у вахтера, который уже вернулся на свое место у двери, видимо, оббежав все здание.

Вахтер был взволнован донельзя.

— Пожар не в академии! Горит фабрика перкаля!

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
БУДЕТ У НАС РОМАНТИКА


— Лучше б сдохла я! — в сердцах сказала Амина.
— Не говори так! Хотя на похоронах это более-менее уместно…
— Ева! Ты чем меня слушаешь?! Меня отдают замуж!!! Замуж, мать твою!

Амина покрасила волосы в черный и повязала на голову платок. На ней была короткая приталенная дубленка и длинная юбка. Цыганка как есть.

— За кого хоть? — поинтересовалась я.
— Его зовут Тришат, и я его видела один раз в жизни! Поболтали минут восемь. Родня уже выбрала ресторан и теперь прикидывает, наберется ли на выкупе трехлитровая банка золота! Но это не моя жизнь! Я не хочу замуж за Тришата! Я вообще замуж пока не хочу! Я по-русски жила, я по-русски живу, по-русски думаю!

Она прервала на время свой яростный шепот, чтобы перевести дыхание.

— Дед закрывал глаза на то, что я живу на два мира. Причем на ваш даже больше! Но они все равно нашли для меня жениха, а меня даже не спросили! Оно мне надо? Оно мне не надо!
— А нельзя просто… отказаться? — осторожно спросила я.
— Семья мне этого не простит! — Амина понурила голову. — Проклянут!

Занятия сегодня начинались в обед, и Амина зашла за мной. Ну, как зашла… Когда я открыла входную дверь, она лежала на крыльце.

— На улице так скользко, что я устала на полпути, — проговорила она и, даже не пытаясь подняться, заползла внутрь.

И правильно — крыльцо заледенело напрочь.

Всю последнюю неделю шел дождь вперемежку с легким морозцем. Дождь наливал полные улицы воды, морозец схватывал все льдом, потом — снова дождь и снова мороз. К пятнице Белый Лог превратился в каток, и путь до троллейбусной остановки занимал сорок минут. Люди передвигались в основном ползком.

Мы с Аминой двинулись вниз по улице, крепко схватившись локтями. Дойти вертикально нам удалось только до ближайшего фонаря. Пока мы висли на нем и пытались собрать ноги вместе, чтобы перейти дорогу, мимо нас проехал пустой катафалк и прошла процессия людей. Те, кто шли первыми, разбрасывали перед собой песок.

— За ними! — велела Амина.

Мы незаметно вплелись в процессию.

— А теперь-то, глядишь, будут хоронить и хоронить, — тихо сказала старушка своей подруге.

На перкалевой фабрике сгорел только склад. Были уничтожены все запасы перкаля, остались лишь какие-то отрезы в двух ателье.

Значит, Ян решил действовать. Пока я прикидывала, скольких он угробит, пытаясь добраться до меня, долетела весть, что в перкалевом цехе погибла девушка. Не просто погибла… Кто-то толкнул ее в шлихтовальную машину. Барабаны медленно размозжили ей кости и череп, а нити перкаля прошили тело — будто вместо шлихты их пропитали злом. Это была чудовищная пытка! Когда в интернете всплыли фотографии, я прорыдала над ними всю ночь.

— У нее нитки торчали прямо из горла! — сказал кто-то сзади.
— Жалко ее, — произнесла старушка.
— Батюшки святы! — охнула другая старушка. — Страшная смерть какая!
— Слыхали? Ректор Ранг оплатил похороны, а потом пожертвовал деньги на восстановление цеха и склада, — прошептала молодая женщина слева. — Святой человек!

Мы с Аминой переглянулись. Завороженные этими разговорами, мы дошли вместе с похоронной процессией до подъезда, где жила девушка, и даже остались до выноса. Девушку хоронили в закрытом гробу.

Оскальзываясь, мы побрели дальше.

— Бабка говорит, мне пора зарабатывать, — прервала молчание Амина. — Жанна говорит, что надо учиться. Дед говорит, что я иду замуж, и все замолкают. Они заставили меня перекрасить волосы.
— Тебе так лучше, — заметила я, но подругу это не утешило.
— А что у тебя происходит? — спохватилась Амина.

Мне захотелось вывалить всё как на духу — особенно про Яна и про загадочно молчащего дядю — но я сдержалась. Я и так не могла собрать в кучу все свои мысли, а если высказать их вслух… Всё ещё больше запутается. Поэтому я выбрала относительно безопасную тему для разговора.

— Я целовалась с Земским. Вечером после экзамена.
— Охренеть! — завопила Амина. — Раненая ворона наконец-то перешел от страстных взглядов к делу! Уважуха ботанику!

Влад поставил хорошистке Амине три с минусом на экзамене, поэтому теплых чувств она к нему сейчас не испытывала.

— Ну, и как он?
— Не знаю, я не запомнила. Была слишком влюблена, — улыбнулась я.
— Повезло тебе, сучке, — завистливо сказала Амина, — по любви это, должно быть, здорово…

Она снова погрузилась в мрачные мысли о своем будущем, и мы в молчании добрались до аудитории, где начинался семинар по мировой литературе.

Влад, стоя у доски и глядя в пол, задумчиво покачивался на носках. Руки он засунул в карманы брюк, а ворот белоснежной рубашки расстегнул. Такой родной, такой сексуальный! Захотелось обнять его крепко-крепко, причем сорвав с себя всю одежду.

— Владислав Вячеславович, вы сегодня потрясающе выглядите! — сказала Эльвира.
— Спасибо, — бросил тот и послал мне беглую улыбку.

Я опустила взгляд. Не буду на него смотреть!

Влад решил, что сегодня мы будем сочинять стихи.

— Для тех, кто ни разу ничего не сочинял: это не так сложно, как может показаться на первый взгляд. Вот вам волшебная формула: знать, чувствовать, воображать, творить. Знать — значит быть подкованным в теории. Нужно прочитать не менее двухсот стихотворений, чтобы хотя бы приблизительно понять, какую строчку куда ставить. Чувствовать — это эмоциональная нота. Вы должны знать, о чем вы пишете. Дальше включайте воображение, собирайте ваши эмоции в яркие и запоминающиеся образы и главное — творите! Размышления без действий не имеют никакого значения.

Студенты принялись за работу и вдохновенно зашуршали листочками в клеточку. Я даже не пыталась. Мои мозги расплавились и утекли куда-то в стаканчик с чаем, который я держала в руках.

— Вот скажи, что ты чувствуешь сейчас? — пристал Пашка Удалов к Эльвире.
— Я есть хочу, — ответила та. — Влад Вячеславович, а вы? Что вы сейчас чувствуете?

Влад молчал и смотрел на меня с улыбкой. Пашка заметил его взгляд и обернулся ко мне.

— Ранго, а ты что сейчас чувствуешь? — спросил он со смехом.
— Страх, — вырвалось у меня.

Первобытный и безумный, страх выворачивал мне внутренности, словно я проглотила колючую проволоку. И через полторы минуты я поняла его причину.

В дверном проеме появился Ян.

— Ты — моя шлюха, ты — моя сучка, порочная грязная тварь! Тебя поимею в старом скотомогильнике. Будет у нас романтика! Как тебе мой стишок, моя принцесса?

Он сюсюкал, шепелявил и кривлялся, плюс его грязные слова — он смотрелся совершенно безумным. Всеми вокруг овладело оцепенение. Никто не шевелился, выражения лиц сменились на равнодушно отсутствующие.

Впрочем, Яну тоже было нехорошо. У него как будто случился тик сразу на все части тела, как будто ему ежесекундно тыкали под ребра вязальной спицей. Несмотря на то, что сгорел перкальный цех, в Белом Логе ему было по-настоящему плохо.

— Малышка, пойдем со мной, — ласково сказал Ян.

По полу ползли ленты миткаля. Я подскочила с места и отпрыгнула к противоположной стене. Я, в отличие от своих одногруппников, почему-то могла двигаться.

— Иди ко мне, моя любовь, — попросил Ян. — Мне плохо здесь…

Внезапно Влад, который стоял неподвижно, сделал шаг в сторону Яна.

— Влад… — только и успела произнести я.
— Это у нас кто? — глумливо захихикал Ян и обернулся к Земскому. — Учитель словесности?

Ленты миткаля поползли к нему.

— Не трогай его… — прошептала я.

От ужаса я почти теряла сознание.
Лента миткаля обвила ногу Влада, но тот дернул ногой и ткань упала.
Ян озадачился.

— Ты кто? — спросил он. Сюсюкающих интонаций как не бывало.

Влад сделал шаг ему навстречу, склонил голову, как будто наблюдал за птичкой, и произнес:

— Перкаль.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
ПЕРКАЛЬ


— Нам нужно объясниться, — сказала Амина. — Всем нам, четверым, господа волшебники.

Она председательствовала на этом маленьком собрании. В гостиной горел камин, заливая комнату медовой теплотой, и уютно отдыхал дядя в своей феске и халате.

— И я хочу, чтобы ты начала первой, — Амина ткнула в меня пальцем.

Она — единственная, кто остался в сознании, когда в аудиторию ввалился Ян.

— Вот уж нет! — я ткнула пальцем в дядю. — Говори немедленно! Что это за тема с тряпками-убийцами?! Почему ты за свой счет восстанавливаешь перкальную фабрику? Почему я вижу своего брата, убитого в младенчестве?! Я думала, что с ума схожу! А я не схожу! А ты…

Я повернулась к Владу.

— Не подходи ко мне!

Перкаль не ползал лентами. Он накрывал всё вокруг стремительным полотном — в этот раз это была штора. И Влад управлял им. Красиво и ловко. Ян и опомниться не успел, как его вынесло вон из академии вместе с его противным миткалем. Я же спряталась под партой, и Амина только обещанием во всем разобраться смогла выманить меня оттуда. Земский, бросив семинар, отправился с нами, но, как мы ему велели, шел на расстоянии трех метров впереди. Он шел быстро и не оскальзываясь, а мы с Аминой поторапливались и падали.

— Мне кажется, начать лучше мне, — сказал Влад.
— Вина? — предложил дядя.
— Да! — радостно согласилась Амина.

Пока дядя возился с новой бутылкой и штопором, Амина и Влад расположились в креслах, а я отошла к окну — подальше ото всех. И чтобы иметь возможность сбежать.

— Есть древняя персидская легенда о тканщиках — людях, которые могут управлять тканью. Одни, как те, чья ткань — миткаль, создают материю из ничего, вероятно, из темного вещества, которое есть повсюду на всей планете. Другие, например, перкальщики, могут только изменять состояние уже существующего полотна, вдыхать в него жизнь, наделять его, если надо, своей волей…
— Это из твоей диссертации? — спросила я, на секунда забыв, что Влад опасен.

Он кивнул и улыбнулся.

— Я взял эту тему, не потому что здесь всё перкалевое. Я приехал сюда, потому что здесь всё перкалевое. Чтобы изучать. Когда обнаружил, что ткань меня слушается. После инсульта.
— А отчего инсульт? — Амина невозмутимо раскладывала гадальные карты на кофейном столике. — О, вижу! Серьезно? Профессор Земский полон сюрпризов.
— Ты кто, мать твою, такая, Альбедиль? — удивился Влад.
— А по мне не видно? — ехидно спросила Амина, взмахнув юбкой. — Гадалка я.

Она закончила кидать карты, собрала колоду и стала ее яростно тасовать.

— В моем исследовании я ссылаюсь на книгу архимандрита Иеронима, — продолжил Влад. — Удивительный мужик! Помимо духовного сана имеет степень доктора наук и даже выдвигался на Нобелевку. Но у него про тканщиков всего несколько страниц. Он объясняет в ней, откуда берется синдром Медеи.

Я, до этого разглядывающая узор на ковре, вскинула на него глаза.

— Я вспомнил об этой главе, когда ты рассказала свою историю, — пояснил Влад сочувственно. — Архимандрит уверен, что новорожденные тканщики намеренно сводят своих матерей с ума, чтобы те убивали их определенным способом и тем самым инициировали их. Так они обретают свою силу, хоть и становятся ходячими мертвецами.

Меня била крупная дрожь, даже пришлось обхватить себя руками.

— Я ездил в Пакистан. Там, в некоторых селах, младенцев, убитых матерями, сжигают. Считается, что огонь очищает их души. А еще, хоть вслух об этом и не говорят, младенцев, чьи матери наложили на себя руки, убивают и также сжигают…
— Варварство! — воскликнула Амина. — О послеродовых депрессиях там не слышали?!
— Не слышали, — покачал головой Влад. — А еще там не слышали, что подобная инициация работает только для миткальщиков. Об этом говорят только в Индии. Туда я тоже заехал.
— Хвастунишка, — буркнула Амина.

Воцарилось молчание. Сумбур в моей голове немного упорядочился.

— То есть Ян — мой брат, задушенный в младенчестве нашей сбрендившей матерью — на самом деле тканщик. Инфернальная безумная тварь, для которого убийство — это как зубы почистить или чай заварить.
— Не все тканщики такие, — обиделся Влад.
— Расскажи о нем, — вдруг попросил дядя. — Какой он? На кого он похож?
— На слабоумного Петрарку, — выпалила я.
— Очень поэтично, — заметила Амина.

Два года назад Ян переехал в соседний дом. После нашей первой встречи у арки он какое-то время не показывался, и я решила, что перепутала, и что на Яна, которого я знала только по младенческим фото, этот приставучий тип вовсе не похож.

Пару недель спустя я стала находить под своей дверью подарки. Были вполне нормальные вроде букета подсолнухов, а были совсем безумные вроде обувной коробки, доверху полной червей. Всё это, впрочем, было терпимо, пока он не украл Селёдку. Я думала, что кот потерялся, вышла во двор его поискать, а там Ян, держит Селёдку на руках. Он отпустил кота, а в качестве извинений предложил мне гнилой персик. Когда я отказалась, он принялся имитировать с ним поцелуй взасос, отвратительно причмокивая. Я тогда сбежала.

Год назад он перешел к активным действиями и стал зажимать меня там, где поймает. Я отворачивалась, отпихивалась и дралась. Вдобавок он стал звонить ко мне в квартиру в три часа ночи. Он несколько дней плавил звонок примерно по часу, пока тот не сгорел.

По городу я передвигалась перебежками. Подарки — мягкие игрушки с подпалинами, испорченные шоколадки, увядшие цветы — выбрасывала. Кота перестала выпускать на улицу.

Когда он стал мастурбировать, сидя перед моей дверью, соседи не выдержали и позвонили в полицию. Но участковый сказал, что состава преступления пока нет. Ну влюбился парнишка, подумаешь… Будет дрочить в общественном месте — заснимите на камеру и принесите. Или когда девчонку изнасилует, пусть она придет и напишет заявление.

Но он, слава Богу, насиловать меня не желал.

— Я хочу с тобой, — убеждал меня Ян. — Ты же тоже хочешь.

От него отвратительно пахло гнилым мясом, у него была жирная пористая кожа, толстые губы с белесым налетом и гнилые зубы — передние почти черные — и совершенно безумные глаза. Он носил дутую ветровку с капюшоном, треники с лампасами и старые кроссовки — и одежду свою он никогда не стирал.

И он был чертовски силен.

— Ты хоть бы поговорила с ним, — с укоризной сказала мне соседка однажды.

На следующий день я открыла дверь и обнаружила, что он калачиком свернулся на коврике у двери.

— Эй, как тебя зовут?
— Ян, — коротко ответил он, не поднимая головы.

И только тогда, узнав его имя, я испугалась по-настоящему. Я захлопнула дверь и прильнула к глазку. Сначала я не поняла, что он делает, видела только мельтешение, слышала только пыхтение.

Через секунду до меня дошло, что он вылизывает мой дверной глазок.

Вскоре он впервые применил миткаль — попытался меня им связать. Я вырвалась. На следующий день его в арке спугнул прохожий. На третий я решила сбежать и купила билеты в Белый Лог.

— Фу! — с отвращением выпалила Амина.
— Я так и не поняла, зачем ему нужна именно я. Убить он меня точно не хочет, изнасиловать тоже — возможностей было предостаточно.
— Он влюблен, — предположил Влад.
— Это ты в нее влюблен, — усмехнулась Амина, снова раскладывая свои глянцевые черные карты — а он… Он хочет размножаться. Ты не должна понести от него, Ева. Если он в тебя кончит, лучше убей себя.

Меня затошнило. Влад тоже слегка позеленел и сжал кулаки. Дядя задумчиво смотрел на огонь.

— А на кой черт именно со мной размножаться?
— Кровь, — ответил Влад. — Если разбавить миткальную кровь, дар уменьшится многократно. Поэтому миткальщики веками практиковали инцестуальные браки, спаривались между собой, и вскоре довели весь свой род до безумия. А ты — его сестра…
— Но я же не тканщица…
— Но в крови у тебя это есть. Если бы твоей матери удалось додушить тебя, кто знает…

Я в смятении отвернулась к окну.

— А еще ты красивая, — тихо заметила Амина.
— Он чует миткаль, — вдруг проронил дядя, — он может и не помнить, что вы — брат и сестра. Он умер младенцем.
— Перкаль, кстати, такое же зло, просто волокна другие, — сказала Амина.
— Волокна другие… — эхом повторила я, вспомнив предсказание Жанны.
— Перкаль — это инструмент, — возразил Влад, — как, впрочем, и миткаль. Важно, кто им управляет.
— И насколько этот инструмент эффективный? — поинтересовалась Амина. — Можно им отбиться от миткальщика?
— Миткаль первобытный, — задумчиво сказал Влад. — Неистовый. Безумный. Воевать с ним перкалем — это как отбиваться от дубины учебником литературы.
— То есть один раз удалось неожиданно заехать в глаз, но больше не выйдет? — спросила я, обернувшись.

Влад кивнул и бросил на меня взгляд. Я подошла к дяде и пошевелила кочергой дрова в камине. Дядя посмотрел на меня снизу вверх.

— Он тупой, — вдруг поняла я.
— Кто? — не понял Влад.
— Ян. Он тупой.
— Почему? — заинтересовался дядя.
— Что бы вы сделали, если бы не смогли пробраться в город из-за перкаля?
— Заплатила бы жителям за сдачу старого постельного белья, — тут же нашлась Амина.
— Накинул бы на себя покрывало из миткаля, — предложил Влад.
— Эй, хороший способ! — восхитилась Амина. — И простой!
— Но недолговечный и здорово ограничивает в движениях, — включился в обсуждение дядя, — я бы устроил бы миткалевую ярмарку.
— Я бы тоже какое-нибудь мероприятие организовала бы, — кивнула ему я. — А он просто ломится. Тупо ломится.
— А как он пробрался в «Согинею» сегодня? — спросила Амина.
— Вломился, — ответила я, — его корежило, но он все равно пёр напролом.
— Ну, он же спалил фабрику…
— Спалить фабрику — это тоже тупость, — я была уверена в своей догадке.
— Тупость не тупость, а перкаля теперь нет.
— Я знаю, где взять еще, — призналась Амина. — Он правда… ворованный.
— Ты знаешь, куда исчезли тридцать восемь рулонов с моей фабрики?! — взвился дядя.
— С твоей фабрики? — удивилась я.
— С моей. Всё в этом городе принадлежит мне.

Вот это новость! Хотя чему я удивляюсь? Отличный дом, добротная машина, знакомства — все это вопило о больших славных деньгах.

Влад неслышно подошел и обнял меня сзади.

— Отвали, — я передернула плечами, сбрасывая его руки. — Твоя тряпка меня тоже пугает. Я пойду переоденусь.

На мне было перкалевое платье. Я только и успела стянуть его с себя и забросить в сердцах в дальний угол, как в мою комнату зашел Влад и закрыл за собой дверь. На замок.

— Выйди отсюда! — велела я, забираясь на постель и прикрывая наготу простыней, под которой спала. Котел в доме шпарил на полную мощность, и было очень жарко.
— Дай мне шанс, Ева. Дай перкалю шанс.

О, Господи, перкаль! Перкаль — это вся моя одежда, шторы в моей комнате, моя постель, в которой не снятся сны! Что я буду без него делать?!

Простыня скользнула по моим ногам.

— Прекрати, — велела я Владу.

Тогда перкалевая простыня набросилась на меня и накрыла с головой. Пока я барахталась под ней, как жук, Влад покатывался со смеху. В конце концов я выбилась из сил, перевернулась на спину и замерла. Сквозь тонкое полотно я видела его. Он стоял у кровати, засунув руки в карманы брюк и смотрел прямо мне в лицо.

— Отпусти, — попросила я.

Простыня соскользнула с моей головы, медленно, будто нехотя. Она погладила меня по щеке, задержалась на шее, скользнула по груди и упала между бедер. Прикосновения ткани были такими ласковыми и тягучими, что я расслабленно потянулась всем телом и выгнула уставшую спину.

— Ты такая чувственная, — тихо заметил Влад.

В моей памяти ожили воспоминания о жарких поцелуях на преподавательском столе, а Ян с его миткалем провалился куда-то далеко на задворки памяти.

Перкалевая простыня вернулась ко мне и продолжила ласкать меня, растянувшись на моем теле от правого уха до левой пятки. Я тихонько застонала. Влад вцепился руками в изножье кровати. Он тяжело дышал и исподлобья смотрел мне в глаза. Я опустила ресницы, чтобы не видеть этого обжигающего взгляда.

Не буду на него смотреть!

Всем полотнищем прохладная дерзкая ткань извивалась на животе и груди, скользя вокруг сосков, спускаясь к пупку и поднимаясь обратно. Один конец простыни обвивал мою шею, легко и нежно. Другой конец, что упал между бедер, мягко, но с нажимом касался самого чувствительного места на моем теле.

Моя кожа горела. Я застонала громче и изогнулась в исступлении, и тогда перкаль обнял меня: он обвился вокруг и крепко сдавил мои ребра, точь-в-точь как Влад, когда обнимал меня в пустой темной аудитории после экзамена. Ткань, что осталась между ног, стала настойчивей. Она скользила вверх-вниз, проваливалась внутрь меня, и вся пропиталась моим соком.

Мое тело было напряжено до предела. Я ухватила руками вторую простыню, на которой лежала, и та ответила мне тем же. От громких стонов пересохли губы.

Какая-то странная дрожь внезапно свела мои ступни, и тут же, за три секунды, стремительно поднялась к центру моего тела, ударила взрывной волной, и что-то новое, тягучее и блаженное разлилось по всему моему нутру. Я содрогнулась каждой клеточкой, выдохнула и наконец расслабилась.

— Что это было?

Неужели я только что испытала свой первый в жизни оргазм?!
Влад смахнул с меня простыню, лег рядом, обнял своей собственной, настоящей рукой и прикусил мочку моего уха.

— Можно я останусь на ночь?

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
МИТКАЛЬ


Фабрика, выдержав траурные две недели, снова заработала, и дядя велел нашить мне побольше перкалевой одежды. К его дню рождения мне сшили роскошное бледно-розовое платье, струящееся, воздушное, летящее. Я нашла на распродаже сексуальные босоножки на высоких тонких каблуках и ремешках. Выглядела я потрясающе! Я любовалась своим отражением в оконных стеклах и многочисленных зеркалах дядиного дома. Единственный недостаток — перкаль то и дело принимался обнимать мои ноги, гладить меня по шее или груди. Я одергивала юбку, усмиряла шарф или воротник, а Влад с улыбкой отворачивался.

— Прекрати, — шептала я ему.
— Не могу, я — наркоман, — отшучивался Влад.

Я кое-как смирилась с тем, что он — тканщик. Ну, как смирилась… Я голову потеряла! Столько нежности, страсти, желания и горячего шепота я не видела даже в романтических фильмах. Мы ночевали у него, он улыбался мне по утрам и приносил крепкий кофе, а по вечерам так ласкал меня на черных перкалевых простынях, что у меня вырывались блаженные стоны, возможно, слишком громкие для его коммунальной квартиры. На третий день его соседи не выдержали, постучали в дверь и велели прекратить. Поэтому сегодня я ночевала дома. Влад слал мне горячие сообщения, от которых раскалился телефон.

Чтобы отблагодарить дядю за новый гардероб, на его день рождения я выпрыгнула из своих новых перкалевых штанов, чтобы угодить ему ужином. Утиная ножка конфи, камбала тюрбо, галантин — он хотел отведать французской кухни.

— Ева, тебе нужно открыть свой ресторан!
— Потрясающе! Что это за рыба?
— А что на десерт?
— Мильфёй с заварным кремом — ответила я. — Если по-русски — торт «Наполеон».

Дядина хорошая подруга, наверняка питавшая к нему романтические чувства, предложила поиграть в фанты. И пока «взрослые» веселились — стакан коньяка залпом, конфета с горчицей, три раза пронести ближайшую даму на руках вокруг дома — мы с Владом танцевали, то есть, скорее, тихонько топтались на месте в обнимку и улыбались друг другу.

— Это ты — мой наркотик, — прошептала я и прижалась губами к его шее.
— Что сделать этому фанту?
— Признаться в любви кому-то из нас!
— Вытащи мой браслет, вытащи мой браслет! — яростно зашептала дядина подружка.

Но дядя вытащил часы Влада.

— Отличный момент, — улыбнулся тот, отстранился и взял меня за руку. — Константин Михайлович, я люблю вашу племянницу. И я надеюсь, — он взглянул на меня, — это взаимно.

Я кивнула, улыбнулась и робко взглянула на дядю. Тот нахмурился. Все притихли.

— Мы встречаемся, и это серьезно, — закончил Влад.
— Насколько серьезно? — поинтересовался дядя вкрадчиво.
— Настолько, насколько это вообще возможно, — смело сказал Влад и сжал мои пальцы.
— Ну и ладно, — дядя пожал плечами, — хорошо, что признались. Хоть ночевать будете здесь, а то прыгаете, как белки, туда-сюда и думаете, что вас никто не видит. Наливайте!
— И правда отличный момент выбрал, — заметила я, когда все выпили за наше здоровье.

Дядя был сыт, пьян, доволен и снисходителен.

— У меня ладони вспотели, — признался Влад, вытирая руки о штанины.
— Да брось, оно того стоило. Звукоизоляция здесь не в пример лучше, чем в твоей общаге.

На улице цвел апрель, и мы распахивали окно, строили большое уютное гнездо из перкалевых одеял и ночи напролёт болтали, занимались любовью, целовались, клялись. Засыпали только под утро, зато крепко и без снов. Днем ходили на занятия, вечером готовили что-нибудь безумное вроде турдакена — индейки, фаршированной уткой, которая фарширована курицей — и объедались до ломоты в ребрах.

Про Яна мы опрометчиво забыли. Но Амина напомнила.

— Перкаль заберите, голубки, — бросила она после лекции.
— Точно, ворованный перкаль! — вспомнила я.

Амина объяснила, где в заброшенном корпусе «Согинеи» лежат тридцать восемь рулонов.

— Влад, это часовня! Влад, остановись!

Здесь по-прежнему гулял веселый ветер. Влад прижал меня к стене, стянул трусики и поцеловал меня туда, где было приятней всего. Я застонала. Через мгновение я уже обнимала его ногами, а он, умудряясь удерживать меня на весу, резкими, быстрыми и жадными движениями вбивал в меня свой член.

— Трофей! — он застегнул ширинку и взмахнул моими трусиками.
— Отдай! — велела я смущенно.
— Не отдам! — он запрыгнул на рулон перкаля.

Я прыгнула было за ним, но споткнулась о какой-то ковшик, упала и больно ударилась коленкой.

— Бестолковая, — пожурил меня Влад, целуя ссадину и возвращая мне белье.
— Как у тебя получается так скакать? — недовольно поинтересовалась я. — Ты ходить-то не больно мастак…

Я тут же пожалела о своей грубости, но Влад не обиделся. Напротив — улыбнулся.

— Это поражение ЦНС, с походкой уже ничего не сделать, — сказал он. — Но я приноровился к тому, как теперь функционирует мое тело. Привык. Спина иногда болит, позвоночнику — не очень, но это лечится грелкой и мазью. А так я вообще-то довольно сильный…

Он говорил о себе без смущения. Я сидела на рулоне перкаля, а он — передо мной, на корточках. Ветер трепал его челку, а мои губы покрывали поцелуями лоб, щеки, веки и уголки рта.

— Я должен был умереть, — сказал он и погладил рулон подо мной. — Перкаль меня подхватил, удержал на этом свете. И почти вылечил. Я ему благодарен.

Я вдруг вспомнила, как мое платье притормозило мое падение сквозь витрину. Но промолчала.

— Со временем мы стали с ним как одно. Мы не можем, как миткальщики, производить материю из ничего, но управляться с существующей у нас получается ловко.
— А много вас?
— Много, но все в основном живут в Иране, Афганистане и южнее. Мы встречаемся редко, но если вдруг…
— И что вы делаете? Пьете чай, как девчонки? — усмехнулась я.
— Да вот еще!

Влад махнул рукой и рулон перкаля, на котором я сидела, скинул меня с себя.

— Ого! Вы устраиваете махач! — я засмеялась и захлопала в ладоши.
— И я в этом хорош!

Все тридцать восемь рулонов перкаля взмыли воздух и принялись разворачиваться вокруг меня с бешеной скоростью. Я смеялась. Было страшно и весело одновременно.

Было в ожившей послушной ткани что-то безумное и первобытное, но величественное и даже божественное.

Разноцветная ткань быстро затянула часовню по периметру, и у меня закружилась голова. Влад был где-то снаружи этого полотняного хоровода, а внутри черный сменял желтый и уступал оранжевому, потом — белый, потом — малиновый с голубым. Меня затошнило.

— Влад, перестань!

Шелест ткани заглушил мой крик. Ткани в рулонах оказалось слишком много, она заполнила всю часовню и теперь будто заворачивала меня кокон. У меня загудело в голове. Я упала на колени и зажала руками уши.

— Влад! Влад! Прекрати это!!!

Он наконец услышал меня. Быстро мелькающая ткань пропустила его внутрь круга без труда.

— Ева, ты в порядке?
— Нет! Останови это! Прекрати! Прекрати!

Перкаль, повинуясь его руке, упал на пол.

Я отняла руки от ушей и взглянула на Влада. Но он на меня не смотрел.

Он смотрел на пол передо мной.

Между нами лежали ленты миткаля.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
ПАПА


— Приседай.
— Что, простите?
— Приседай, чего непонятного? Руки вытяни перед собой, и давай!

Я никогда не видела своего отца. Год назад, переехав к дяде, я запросила ФСИН о его местонахождении. Три недели назад пришел ответ, и я приехала в ИК-7 в соседней области.

Это письмо стало прекрасным поводом, чтобы снова сбежать из Белого Лога. И я сбежала, зная, что за пределами города меня встретит Ян, зная, что Влад обидится, а дядя будет вне себя от беспокойства. Я собрала свой рюкзак и без пятнадцати пять утра, когда Влад уже крепко спал, завершив свою суперважную болтовню с дядей о полотняных тканях и их магических свойствах, тихо вышла из дома и помчалась на своих двоих к автовокзалу.

— Запрещённые к передаче предметы есть при себе? — без выражения спросила женщина-лейтенант, когда я начала приседать.

Сначала он раздела меня догола и брезгливо переворошила мою одежду. Теперь заставила приседать, чтобы те предметы, которые я хочу пронести в полостях своего тела, выпали наружу. В моих полостях было пусто, и после пятидесяти приседаний лейтенант равнодушно велела мне одеваться.

В жизни ничего унизительнее не делала!

Интересно, какой он, мой отец? Мне было два года, когда его посадили, и я не запомнила ничего. Я видела кое-какие фотографии, но ни разу — какой он, когда шевелится, поэтому его образ у меня в голове был тусклым и размытым.

Он сам-то помнит, что у него есть дочь?

Я вышла в тюремный двор. Высокий бетонный забор, многоярусная колючая проволока, какие-то постройки, раскрашенные под камуфляж, водонапорная башня, купол небольшой часовни. Из-за забора раздавались детские вопли — пацаны играли в мяч. Там, между соснами, притаился небольшой поселок — одна аптека, одна школа, несколько четырехэтажек. Гуляли матери с колясками, трехлетки играли в песке, старушки сплетничали на лавочке. Жизнь. Обычная жизнь, никакой ползающей по полу ткани-убийцы.

— Это было потрясающе! — взахлеб рассказывал Влад моему дяде. — Это был выброс психической энергии! Она создала материю из ничего! Из ничего!!!

Я подслушивала их разговор с верхушки лестницы.

— Она не миткальщица, — сказал дядя. — Ткань бушует в ней, но она не может ею управлять.

Лейтенант проводила меня в общежитие для семейных свиданий. Здесь тоже скакали дети, в аквариуме плавали рыбки, работники смотрели телевизор — было непринужденно. На удивление нормально.

— Станислав Ранг, — бросила я коменданту.
— Шестая комната, по коридору налево.

В шестой комнате была деревянная мебель, занавески в мелкий цветочек, выцветшие обои и микроволновка. Весь этот сельский уют портил только вид из окна: колючая проволока и вышка, на которой виднелся автоматчик.

Станислав Ранг оказался невысоким, светловолосым и жилистым мужиком в темно-синей робе с номером. Когда он вошел, я инстинктивно отъехала на стуле подальше.

Он был до одури похож на Яна.

— Ты кто? — спросил он хрипло, сминая казённую кепку с коротким козырьком.
— Ева Станиславовна Ранг, — представилась я с сарказмом.

Отец нахмурился. Умственное напряжение давалось ему с трудом.

— На Альку похожа, — наконец произнес он, заваливаясь на кровать. — А телека тут нет?

Общаться он был не настроен. Я молчала.

— Ты чё пришла-то? — поинтересовался родственник, оглядывая меня равнодушно.
— Расскажи мне, что произошло. Тогда, с мамой…
— А чё произошло? Ничё. Я пришел, она тебя душит. Я ей — по шее, к кроватке, а мой Янчик — всё. Холодный уже. Я на психах схватил ружье — и три раза выстрелил. Потом не помню. Вроде к ментам сразу пошел. Не помню.

«Мой Янчик»? Янчик, Янчик, Янчик. А я?

— Жалко его было…
— А меня нет? — не выдержала я.
— А тебя чего? Ты ж в порядке, дышала. И ты ж не моя. Алька-то шаболда была, замуж ее уже тяжелую взял. Она с братом моим женихалась, с Костиком. Я думал, он тебя забрал…

Я оцепенела.

— То есть я — Константиновна, а не Станиславовна? — попыталась я пошутить.
— Ага, — Ранг зевнул, — Алька от Костика свалила, потому что он тряпками какими-то ее пугал. Она визжала постоянно, чтоб я брательника в гости не звал. Да и не то чтобы он очень хотел… Любил ее, конечно, дуру.

Тряпками пугал! Я встала, отвернулась к окну и обняла себя за плечи. То, что мы с Яном не единокровные, я догадалась — разные волокна, но плетение одно, и всё такое прочее. А вот что Костик Ранг тоже тканщик, это как-то прошло мимо моего разумения.

— Я даже не видел, как Янчика похоронили, — продолжал вспоминать Станислав.
— Ты знаешь, что такое миткаль? — бросила я, снова повернувшись к нему.

Ранг задумался.

— Тряпка, — уверенно ответил он. — Она у нас в хате повсюду висела.

Ах вот как! Миткаль повсюду в нашей квартире висел? Это тоже что-то новое! Это чье дизайнерское решение было?

— Слышь, а ты чё приехала-то? — снова поинтересовался Ранг.

Я снова села на стул. Слишком много информации! Слишком много тканщиков на один квадратный метр!

— Сдохну я, по ходу, — ответила я своему бывшему папаше, в точности скопировав его интонации.
— Тебя обижает кто-то? Слышь, ты типа племянница моя, только скажи…
— Скажу, — пообещала я. — Ты когда выйдешь отсюда?
— Через год.
— Найди меня, я в Белом Логе живу, — машинально ответила я. — У Костика.
— Ну вот видишь! Нормально у тебя же всё! — махнул на меня рукой папаша.
— Нормально всё, не переживай!
— А Алька — сука, всю жизнь мне поломала!..
— Сука, — задумчиво повторила я. — И мне, похоже, тоже…
— Слышь, — Ранг встал с кровати. — У нас там обед…
— Пока, — я похлопала его по плечу и вышла первой.

Не обнимать же его, в самом деле!

Вдох и выдох во дворе вытеснили из моих легких тюремный воздух. Все-таки было в этом месте что-то гнетущее. Как у клетки с волками…

В голове у меня по-прежнему царила неразбериха. Очевидно было только одно — мой дядя мне не дядя. Ректор Ранг — мой отец. И, если честно, меня это абсолютно устраивало. Из другого они материала — и Ян, и Станислав — мы не похожи абсолютно.

Я пыталась сама себя успокоить. Мне совершенно не хотелось быть похожей ни на сумасшедшего миткальщика, ни на ханыгу, вечного сидельца, с испорченными чифирем зубами. Я бы предпочла быть Константиновной и жить в хорошем доме, спать на перкале и учиться в «Согинее». Стоп, я же уже и так это делаю…

И не хочу, чтобы противный миткаль во мне «бушевал»!
А чего хочу?
Перкаль?..

— Привет, сестренка! Как там наш папочка?
— Твою мать…

Я шла по безлюдной тропинке мимо одного из домов, когда дорогу мне преградила фигура в капюшоне. Синяя дутая ветровка, спортивные штаны с лампасами, раздолбанные кроссовки, гнилостный запах — Ян во всей красе.

И тут я вдруг поняла, что не паникую. Впервые за два года я не захотела убежать. Просто смотрела в темноту под капюшоном и старалась не дышать. Несло даже не гнилым мясом, а протухшей кровью.

— Как там твой учитель словесности? — спросил Ян ехидно. — Я его кишки на колючую проволоку намотаю.

Внезапно для самой себя я сунула ему под капюшон средний палец. Ян высунул свой лиловый язык и провел им по моей коже.

— Сладенько.

Меня передернуло от отвращения, и я вытерла палец о перкалевый шарф. Ощутив знакомые прикосновения, я стянула шарф с шеи и махнула им в сторону Яна.

Тот расхохотался. Я затолкала шарф в рукав куртки.

— Ты что себе воображаешь? — спросил он, задыхаясь от смеха.
— Пока ничего, но вдруг получится тебя придушить…

В ответ я получила еще порцию раскатистого смеха. Ян шагнул мне навстречу. И снова — как будто воздух между нами стал вязким, а я — будто пьяной. Еще мгновение — миткалевая лента перекрыла доступ кислорода к моему мозгу. Она закручивалась вокруг моей шеи, сдавливала гортань, царапала кожу. Ян рывком повернул меня к стене, прижал меня лицом к ней и полез мне под юбку. Бедром я почувствовала его стоящий член.

— Я видел, как он трахал тебя в часовне, — шепнул он мне в ухо. — Давай так же! Поцелуй меня.
— Чтоб ты сдох!

Он сунул свою руку мне между ног. Мою руку он заломил и положил себе на штаны.

— Погладь меня! Хочешь, я сначала тебе отлижу, как он?

Его язык прочертил на моей шее влажную дорожку. Стараясь унять тошноту, свободной рукой я сдирала с себя удавку. Внезапно что-то толкнуло меня в запястье.

— Перкаль, — прохрипела я.

Я не видела, что произошло. Ян внезапно отпустил меня, миткалевая лента перестала меня душить и упала к моим ногам.

Я обернулась.
Ян отступил от меня шага на три, прямо в раскисшую клумбу. Перкалевый шарф лежал у его ног.

Ян скинул с головы капюшон. Он был удивлен и рассержен.

— Миткаль! — крикнул он.
— Перкаль! — ответила я.

У него была его психическая энергия, его темное вещество, а у меня — только шарф. Конечно, миткалевые ленты снова опутали меня.

Неожиданно даже для самой себя я пришла в неописуемое бешенство. Мне хотелось рвать, терзать топтать это глупое младенческое лицо, прилепленное к туловищу взрослого мужика. Как же он достал меня! Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу!

— Миткаль! — рявкнула я.

Миткалевая удавка с моей шеи свалилась к моим ногам.

— Миткаль! — снова рявкнула я.

Точно такие же ленты возникли между нами, но потянулись в направлении Яна. Тот был настолько ошарашен, что снова отступил на шаг.

— Перкаль! — нашлась я и махнула рукой в направлении его лица.

Мой грязный, втоптанный в землю шарф стремительной ласточкой вцепился в лицо Яна. Воодушевленная успехом, я повернулась на пятках и припустила вскачь, как сайгак.

Он не догонит меня! Не догонит! На всех парах я влетела в автобус и с размаху сунула водителю тысячу рублей.

— Трогай, ради Бога, — выдохнула я, согнувшись пополам.

Водитель с подозрением осмотрел меня, бежавшую от тюрьмы. Видимо, увиденное внушило ему доверие — и купюра заманчиво хрустела — и он дал по газам.

Дальше меня ждал междугородний автобус. Суматоха, спешка — и меня била крупная дрожь. Люди шарахались от меня, то ли как от наркоманки, то ли как от припадочной, но мне было наплевать. Чем меньше народу вокруг меня, тем лучше! Меньше будет жертв…

Я выдавила на ладонь целых четыре кофеиновых таблетки и проглотила, не запивая. Парень, сидевший рядом со мной, отсел в конец салона.

На автовокзале Белого Лога, наткнувшись глазами на сувенирный киоск «Всё из перкаля», я немного успокоилась. Знакомый путь до дядиного дома я проделала пешком, а не бегом. На крыльцо я поднялась еле-еле. Силы покинули меня.

— Кто будет нас кормить? — шутливо сокрушался знакомый голос.
— Хотите я приготовлю жаркое из ежа? — спросила Амина.
— Ты сдурела, Альбедиль? Ты ежей ешь?

Они втроем сидели на кухне при свете абажура, хотя уже рассвело.

— Ёж особенно хорош с вермишелью, — сказала я, заходя на кухню и скидывая куртку.
— Ева! Где ты была? — Влад вскочил и заключил меня в объятия.
— Ты чего не написала ничего?! — укорила меня Амина, тоже крепко обнимая.
— Я была в тюрьме. У отца.

Дядя, сидящий во главе стола в своем обычном халате и феске, напрягся.

— Оставьте нас, — попросил он.

Влад замялся. Ему не хотелось меня отпускать. Амина, кинув взгляд на дядю, потянула Влада за рукав в коридор. Я села напротив дяди.

— Ты видела Стаса? — спросил дядя, подавшись вперед.
— Видела, — отозвалась я. — Он рассказал мне про Альку-шаболду, которая беременной не от него замуж выходила, и про Костика, который пугал ее своими тряпками, пока они встречались.

Ректор Ранг смотрел на меня без выражения.

— А еще выяснилось, что у нас в квартире повсюду миткаль висел, отчего Алька-шаболда не пускала своего Костика в гости.

Дядя взмахнул рукой. Перкалевая салфетка вырвалась из-под моего левого локтя и ласково обняла меня за плечи. Я улыбнулась.

— Я не буду пока звать тебя папой, ничего?
— Я виноват перед тобой, — произнес он, — чудовищно виноват. В свое оправдание могу сказать, что я ничего не знал о ее беременности. Они поженились, родили ребенка — меня не известили ни по поводу зачатия, ни по поводу родов. Мне даже в голову не пришло спросить, мой ли это ребенок… Потом тебя забрала моя сестра, и я решил, что тебе так будет лучше… То, что ты — моя дочь, я открывал одновременно с тобой.
— Я в порядке, — уверила его я. — Правда в порядке. Не знаю, почему, но в порядке. Вероятно, у меня слишком много проблем и без daddy issues…
— А еще я тебе нравлюсь, — заметил дядя с улыбкой, но я уже вспомнила о своих проблемах.
— А потом мы встретились с Яном и мило поболтали. И я внезапно не только сильно удивила его миткалем, но и обескуражила перкалем.
— Покажи, — потребовал дядя.

Я взмахнула рукой. Перкалевая скатерть сорвалась со стола и накрыла дядю с головой.

— Извини, я неуклюжая.

Дядя рассмеялся.

— Мы тут много думали с Владом и Аминой. О том, что инициирует перкальщиков…
— Клиническая смерть? — догадалась я.
— Откуда…
— У Влада был инсульт, меня почти задушили, а ты говорил, что попадал в автоаварию.
— Я был за рулем, когда мой миткалевый галстук, подаренный любимой девушкой, внезапно начал душить меня, — поведал дядя, — это случилось после очередной нашей с ней ссоры. Я вывернул руль и врезался в дерево, и только тогда галстук меня отпустил.
— Значит, моя мать — тканщица?

Дядя кивнул. Я опустила подбородок на скрещенные руки и смотрела на него. Это уютное тепло от лампы, и сугробы за окном, и страшная история дяди, рассказанная будничным тоном — всё это убаюкивало меня.

— Во мне и миткаль, и перкаль?

Дядя снова кивнул.

— После моей инициации, когда Алина поняла, что я… играю за другую команду, она взбесилась. Орала, чтобы я к ней не приближался, разорвала помолвку, переспала с моим братом… Но я все равно ее любил до одури. Немного поостыл, когда она крикнула, что лучше бы я сдох…

Дядя встал и отвернулся к окну. Голос его надломился.

— Когда я узнал, что она умирает, — проговорил он медленно. — Когда я узнал, я пришел к ней в больницу…

Я насторожилась.

— Алина ведь сама не была инициирована, — дядя снова сел на место, украдкой смахнув слезы, — инициированные миткальщики — мертвецы. Мертвецы не рожают детей. Она хотела сначала завести детей, убить их правильным способом, а потом как-нибудь отойти самой. И когда она умирала в больнице… Я пришел туда. С миткалем…
— Что ты хочешь мне сказать? — холодок скользнул по моему позвоночнику.
— Я инициировал ее. Я отключил ИВЛ и задушил ее миткалем.

Дядя поежился.

— Ты бы видела ее лицо. Морщинки разгладились, вечно недовольный рот распрямился… Она будто обрела покой. Но потом она открыла глаза… И Бог мой, такой отборной брани я не слышал даже от вокзальных бомжей! Я сбежал…
— То есть она сейчас…
— Да, Ева, твоя мать жива. И, скорее всего, именно она сейчас управляет Яном.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
МИТКАЛЕВАЯ ЯРМАРКА


— Ты снова на меня орешь!
— Потому что ты тупишь!
— Потому что ты на меня орешь!!! Ворона раненая!
— Миткальщица!

Влад учил меня управляться с перкалем. Получалось у меня плохо, даже тогда, когда моя мотивация зашкаливала. Несколько комплектов постельного белья мы порвали в клочья.

Мой учитель, обычно терпеливый, бесился и нервничал. Все потому что на прошлой неделе на его лекцию ввалилась декан.

— Вы возмутительно игнорировали весь семестр дисциплину «Быт разных эпох», — начала она, не поздоровавшись и прервав Влада на полуслове. — Поэтому академия устраивает бал-маскарад, где все костюмы должны быть из старинных тканей. Бархат, кружево, миткаль… Не хотите слушать теорию, значит окунайтесь с головой в практику.
— Миткалевая ярмарка, — шепнула мне Амина.
— Чем аутентичней костюм, тем выше оценка, — добавила декан. — Ах да, за три лучших костюма будет дана денежная премия. Двадцать тысяч — за третье место, пятьдесят — за второе, сто — за первое. Судить будет сам ректор. На подготовку — неделя.
— Щедро, — заметила я.
— И умно, — сказала Амина. — Он получит хорошую возможность осматривать людей, не привлекая к себе внимания.
— Плохие костюмы зачтены не будут! — пригвоздила декан и вышла, раздраженно стуча каблучками.

После лекции мы подошли к Владу. Впрочем, не только мы. На Земского с верхних рядов поточной аудитории посыпался весь курс.

— Что это за дисциплина?
— Мы о ней не слышали никогда!
— Влад Вячеславович, как нам быть?
— Я боюсь, придется делать то, что велел ректор, — сказал Влад серьезно.

Пока однокурсники терзали его, Земский покорно отвечал на все вопросы. Когда толпа поредела, он устало опустился на стул. Даже в мягком рассеянном свете были видны синяки под глазами.

Не только мы были измучены. Амину терзали видения, она не могла спать, не могла проглотить ни куска. Дядя ночами напролет что-то планировал, чертил какие-то схемы, не ставя нас в известность.

У нас не было никакого плана. Мы не знали, что делать. Мы просто делали что-то, только ради того, чтобы что-то делать.

— Что это за быт эпох? Такой предмет вообще существует? — спросила я, когда мы вышли в коридор.
— Существует, — сказал Влад, обнимая меня за плечи. — Они его просто в расписание в начале этого семестра забыли поставить.
— Ха! — сказала Амина. — А какие нам шить костюмы?
— Вам из перкаля! — убежденно сказала я. — Завернетесь в перкаль с головы до пят!
— А ты?
— А у меня есть еще одна ткань-фаворит…

Влад скривился. Ему не пришлась по душе идея сделать из меня мормышку.

Нам с дядей пришлось рассказать Амине и Владу все начистоту. О двух миткальщиках — моей матери и моем брате — которым я срочно понадобилась, причем живой, скорее всего, чтобы зачать потомство. О том, что дядя мне не дядя, а отец. О том, что во мне и перкаль, и миткаль.

— Единственный выход — это встретиться с ними лицом к лицу, — я стояла у кухонного окна и вдыхала пьянящий майский воздух, сочившийся в приоткрытую форточку.

Все это и так понимали. Что если мои родственники не смогут достать меня, они примутся за моих друзей. Что мы никогда не сможем выехать из нашего перкалевого города-кокона и никогда не увидим моря, гор, других городов. Никогда не заведем детей или новых друзей.

Миткалевая ярмарка или ничего!

Накануне бала мы убивали время на скучнейшем семинаре по психологии. Я задумчиво листала учебник, Амина играла, преподавательница нудно бубнила что-то про агрессию. Все остальные болтали о маскараде.

— Я платье в секонде нашла, — поделилась Эльвира, — очень симпатичное, корсет, турнюр — 100% перкаль.
— Я нашел старинный фрак в театральном гардеробе, — старший брат Пашки Удалова служил актером в драматическом, — но рубашка у меня тоже перкалевая.

Чем больше людей вокруг облачались в перкаль, тем спокойней мне становилось. Я надеялась, что перкаль сможет их защитить.

— Может, бросить академию? Чему я здесь научусь? — спросила я, прислушиваясь к тому, что бубнит психологиня.
— Лучше академия, чем замуж, — пожала плечами Амина, не отрываясь от экрана.

Ее семья назначила дату свадьбы с Тришатом.

— Ранг, вас к ректору, — в дверь аудитории просунулась чья-то голова — Альбедиль, вас тоже.

Преподавательница даже не заметила, что ее прервали, и так и продолжила рассказывать что-то свое.

В кабинете у дяди — просторном, со стенами, затянутыми темно-зеленым перкалем, с большим дубовым столом — нас ждали наши наряды. Мой — темно-бордовое платье, сверху — кружево, снизу — крашеный миткаль. Я со вздохом влезла в него. Платье было сшито на скорую руку, из швов торчали нитки, лиф был перекошен, некоторые строчки так и остались наметкой, бордовая краска красила ладони, стоило им немного вспотеть, но мне было все равно. В этом городе миткалю все равно не место.

— Амина, это твое.
— Спасибо!

У Амининого был корсет из бархата и юбка из перкаля.

— Мое красивей, — Амина вышла из-за ширмы и покружилась.

Дядя улыбнулся, а я внезапно порывисто обняла подругу и прижала к себе крепко-крепко на несколько секунд.

— Ну-ну, мы ведь не умираем, — Амина отстранилась и похлопала меня по плечу.

Ее пальцы скользнули по миткалю, и она внезапно замерла как статуя. Взгляд стал отсутствующим, нижняя челюсть неестественно расслабилась.

Опять видение.

— Амина?
— Он знает, — сказала она, очнувшись. — Он знает, что мы его ждем. И он идет.
— Амина, оставь нас на минуту, — попросил ректор Ранг.

Она вышла из кабинета, подмигнув мне.

— Меня с вами не будет, — сказал дядя. — Я не смогу на нее смотреть, я не смогу причинить ей вред. Я приду… после.

Дядя запнулся.

— Не переживай, — успокоила я его. — Мы справимся. А если не справимся, то… какая разница?

Я уже взялась за ручку двери, как вдруг внезапная мысль заставила меня остановиться.

— Но если у нас ничего не выйдет, — я обернулась к своему отцу. — Пообещай мне…

Ректор Ранг смотрел на меня очень внимательно.

— Убей меня, — попросила я. — И сожги. Я не хочу быть их марионеткой. Я не хочу спариваться со своим братом. Я не хочу рожать им детей-уродов.
— Обещаю, — просто, но твердо сказал он.

Я вышла из кабинета, тихонько притворив за собой дверь.

По пути домой мне в голову пришел еще один выход из этой патовой ситуации. Я забросила сумку в комнату и, не сняв ботинок, прошла в ванную. Я открыла оба крана на полную, быстро разделась догола и нашарила на стеклянном столике нераспечатанную упаковку новых бритвенных лезвий Влада. Он скоблил щеки каждый день, он обожал новые острые лезвия.

Выход прост – нет меня, нет проблемы. Я просто умру. Никакой инициации, никаких битв перкаля с миткалем.

Я завернула краны, залезла в воду и в этот момент впервые почувствовала, как миткаль бьется и ворочается внутри меня.

Слезы текли у меня по щекам, когда я поднесла лезвие к запястью.

Одно движение, руку в воду – и все будет кончено. Мои любимые люди будут в безопасности. Никто не пострадает… Никто!

В следующее мгновение миткалевая лента выбила лезвие из моей руки. Оно отлетело к окну, а лента бессильно повисла на бортике ванны.

Я разрыдалась. Миткаль не хочет моей смерти! Миткаль хочет властвовать надо мной, заполучить мое тело, подчинить и меня, и мой перкаль!

— Ева, ты дома? — за дверью раздался голос Влада.

Я наспех вытерла слезы.

— Привет.

Он зашел в ванную, закрыл за собой дверь на замок, ловко скинул с себя всю одежду и залез ко мне в воду.

— Я люблю тебя, — сказал он, с улыбкой притягивая меня к себе. — Прости, последнее время я был к тебе суров и забывал напоминать, как я люблю тебя.
— Несмотря на то, что тканщик я — отстой? — через силу улыбнулась я.

Его взгляд упал на бортик ванны.

— Это что? Миткаль? — он отпрянул и брезгливо скинул полоску ткани на пол.
— Я нервничаю, — сказала я, молясь, чтобы он не догадался ни о чем.
— Это твой? — удивился Влад.

Он повертел головой по сторонам и наткнулся-таки взглядом на лезвия. Я разглядывала свои размокшие в воде пальцы. Не буду на него смотреть! Он по глазам всё поймет!

— Я буду в костюме чумного доктора, — поведал Влад, — в двойном плаще из перкаля. Буду использовать его как оружие.

Я подняла на него глаза.

— Не делай этого, не причиняй себе вред, — мягко попросил он. — Мы справимся.

От его спокойствия и ободряющих интонаций я снова разревелась.

— Это я!.. Это все из-за меня!.. Я приехала сюда и вы все погибнете из-за меня!.. — всхлипывала я.
— Мы не погибнем, — Влад прижал меня к груди и гладил по мокрым волосам.
— Мы не знаем, что делать, — я уткнулась лицом в его голое мокрое плечо.
— Мы будем импровизировать. Мы справимся. Сначала — Алина, потом — Ян, он без нее слаб — вот и весь план! Потом — поженимся…
— Поженимся? — недоверчиво спросила я.
— Ну да, — бросил Влад, легкомысленно улыбаясь. — Если захочешь.
— Я захочу, — буркнула я.

Майский воздух опьянял. После ванны мне было душно, я рванула раму, высунулась в окно по пояс и дышала полной грудью.

Я не хочу умирать! Я могла бы, резанула бы вены, не думая, но я очень хочу жить. Я хочу дышать этим упоительным воздухом. Хочу запекать утку в высокотехнологичной духовке на уютной кухне внизу. Хочу учиться в этой дурацкой «Согинее», слушать плохие лекции по психологии и отличные по мировой литературе. Я хочу целовать спящего Влада и на рассвете спускаться тихонько на кухню, чтобы сварить кофе ему и дяде. То есть папе. Моему отцу, которого я только что обрела, но не успела ему ничего сказать.

Господи, как я хочу жить!

Ночь мы с Владом провели без сна, но в обнимку.

Все студенты сегодня завернулись в перкаль, а всю «Согинею» затянули миткалем. Дорогу до актового зала устлали страшными домотканными ковриками, в самом актовом зале из миткаля сделали задник сцены.

Мне было страшно. Очень страшно, но в назначенный час я натянула свое платье — мне показалось, что миткаль пульсирует на мне — и такси доставило меня к центральному входу «Согинеи».

Я немного опоздала. В азартной погоне за денежными призами и ради негаданного веселья на маскарад в актовом зале собралась почти вся академия. Любители танцев топтали паркет, любители выпить втихаря разбавляли чем-то лимонад, из углов раздавались смешки — было весело и непринужденно. Ректор Ранг ходил по залу и рассматривал костюмы. Увидев меня, он кивнул.

Объявили вальс, ко мне направился Пашка Удалов, но его опередил чумной доктор — выпрыгнул из-за моей спины.

— Все в порядке? — поинтересовалась я у него.

Тот кивнул и протянул мне руку. Мы закружились по залу, и во время очередного оборота от моего партнера пахнуло стухшей кровью.

У моего чумного доктора была одежда из миткаля.

— Привет, детка, — издевательски пропел Ян. — Ждала меня?
— Привет, пупсик, — с сарказмом откликнулась я. — Быстро ты явился…
— Думаешь меня уделать?
— Надеюсь.

Он быстро, слишком быстро провернул меня под рукой, хотя все пары теперь двигались так, будто увязли в желе. Только мы кружились с бешеной скоростью. Наш танец выглядел так, будто нас с миткалевым чумным доктором засосало в центрифугу. Меня затошнило.

Когда я почти потеряла сознание, на зал обрушился задник сцены из миткаля.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
СВАДЬБА


По мне течет вода. Холодная. Отвратительная. Но я не хочу открывать глаза. Мне холодно. Вокруг — сквозняк, откуда-то страшно дует.

— Вот так, моя хорошая, вот так, — послышался знакомый голос, — будешь самая красивая!

Я распахнула глаза.

Галина Власовна, стильная женщина из отдела абонемента, опрокинула мне на голову очередной ковш воды. Я исподтишка огляделась. Я сижу в купели для крестин. Эдакий посеребренный таз, литров на двадцать пять, и я сижу в нем только задом, ноги — снаружи. А ковшик — пластиковый, Галина Власовна выудила его из мусора.

— Вы — моя мать?

Я — голая, сознание затуманено. Я хочу подняться, но крепкая цепкая рука придавливает мое плечо. Острые ногти впиваются в кожу.

— Не дергайся! К алтарю ты должна пойти чистой.

Мы — в часовне, в заброшенном корпусе «Согинеи».

— Ой, вы косы, косы русые, сарафан из миткаля… Твое платье — отличное, а вот уродливая краска с волос никак не смывается. Не смывается!!!

Она больно дернула меня за волосы.

Те, кому миткаль застит глаза, не видят неровных строчек. Они видят только форму, как сильно близорукие.

— Вы — моя мать? — повторила я вопрос.
— Какая я тебе мать! — с досадой воскликнула Галина Власовна. — Разве что биологически…

Значит, она не Галина, а Алина.

— Ты, зайка, не оправдала моих надежд, — сказала Алина с досадой, поднимая меня из серебряного таза. — Я столько на тебя времени и сил убила, нашла этого Костю со скрытым даром тканщика, а он перкальщиком оказался, мудила! И в тебе я чуяла эту мерзкую претенциозную тряпку. У Стаса способностей не было вообще, но мне надо было рожать, а никого другого не было. Так что ты — выродок. Я даже инициировать тебя не смогла!
— Ты меня инициировала.

Выродок. Моя мать назвала меня выродком…

Когда я была маленькая, то молила небеса, чтобы они вернули мне ее. Тетка тогда сказала, что мама стала моим ангелом-хранителем и теперь всегда рядом со мной, просто я ее не вижу. Из моей груди вырвался судорожный вздох. Бойтесь своих желаний, ибо они имеют свойство исполняться!

Впрочем, сейчас не время рыдать и жалеть себя.

Алина несколько раз щелкнула невесть откуда взявшимися ножницами. На пол вокруг меня упали срезанные платиновые пряди. Она кромсала мне волосы! Вот сука!

— Инцест — вот на чём зиждется наш род, Ева. Другие тканщики боятся и презирают нас, но сколько их там осталось? Выродились почти все! А в нашей семье дар тканщиков только крепчает. Но мой отец умер сразу после моего рождения, братьев у меня не было — мне нужен был сын, неважно от кого. Ты спутала мои планы, но теперь почти всё нормально.

Мне в нос шибанул сильный запах формалина. Интересно, бальзамирующая жидкость вместо парфюма…

— Нормально? Это для тебя нормально?

Алина надевала на меня платье и больно царапнула ногтем.

— Мы вознесёмся до небес! Ты родишь Яну дочку, потом — сына, мы смешаем их кровь и получим абсолютно чистую породу. Перкаль нам не помешает! У него ведь даже плетение такое же! Сила в любом случае возрастет, так, может, безумие немного уменьшится.
— То есть ты понимаешь, что слегка не в себе? — с усмешкой спросила я.

Алина толкнула меня вперед.

— Я бы обошлась без формальностей, но Янчик так хотел настоящую свадьбу!

Разогнувшись в полный рост, я увидела алтарь. Потемневшие скорбные лики святых смотрят с укором. Свечи в покореженных подсвечниках. Справа — Влад, в три погибели согнувшись. Слева — Амина, шея перетянута миткалем. В декольте маскарадного платья из-под удавки стекает кровь.

— Это наши свидетели, детка.

Между ними — Ян в маскарадном костюме, но без плаща и маски. На руках у него — Селёдка. Тощий, облезлый, очень грязный, но это точно он.

Мое миткалевое платье жгло меня огнем, ему вторил миткаль внутри меня. Он вился как змея, бился как птица, колол изнутри словно тысяча иголок. Самое любопытное — Ян больше не казался мне отвратительным. Я будто видела в нем того, кем он не успел стать. Молодого светловолосого мальчишку, сильного и смелого, похожего на свою мать и на меня и внешностью, и повадками. По крайней мере, вот эта хитрющая улыбка — точь-в-точь как у меня. Я шла к алтарю, ступая босыми ногами по мусору и почти любовалась им.

Ну, пахнет крепко, но кто из мужчин нет? Зубы не очень, подумаешь, у меня тоже кариес. Миткаль бьется в моей грудной клетке и тянется к нему.

Ян, сжав длинными сильными пальцами мою кисть, прикоснулся к ней губами.

— Я люблю тебя, — сказал он с улыбкой.

Ян отпустил кота — тот стремительно сиганул за кучу мусора и затих — и протянул мне букет роз. Розы были увядшими и очень колючими, но я не обратила на это внимания. Я прикоснулась рукой к его щеке. Я вглядывалась ему в глаза. Они больше не были бледными дырками в черепе с не пойми какого цвета зрачками. Глаза Яна были точь-в-точь как у меня, серыми и внимательными.

— Поцелуй меня, — попросил он.

Я шагнула ему навстречу и прижалась губами к его губам.

— Ева, не делай этого! — прохрипел Влад за моей спиной.
— Учитель словесности нам мешает! — капризно протянул Ян, отстраняясь.
— Не переживай, мой хороший, — проворковала Алина.

Я обернулась и увидела, что в руке у Влада появился шприц. Он больше не стоял, а сидел, прислонившись к стене.

— Господин учитель у нас наркоман, — сказала Алина, — смотри, как ему хочется!

Влад тянул шприц к своему левому предплечью.

— Нет! — крикнула я, роняя букет.

Если он вколет себе — что там в шприце?! — он больше никогда не оправится! Наркотик снесет его личность, будто лавина — отчаянного лыжника, он никогда не встанет на ноги!

— Не переживай, — махнула рукой Алина. — Он не будет особо мучиться.

Шприц вонзился в кожу, Влад нажал на поршень. Темная жидкость влилась в его вену, он блаженно запрокинул голову и сполз по стене.

— Смотри, пена пошла, — Алина с любопытством вглядывалась в его лицо. — Передоз.

Влад завалился на бок. Из его рта действительно шла пена.

Я почувствовала невыносимую боль в груди. Чтобы не задохнуться, я закричала во всю мощь своих легких, как раненое животное. Я рванула на себе миткалевое платье и оттолкнула от себя Яна изо всех сил.

— Ой, Евочка расстроилась, — пропела Алина с противной улыбкой.
— Перкаль! — завопила я.
— Тебе не справиться…

Тридцать восемь рулонов перкаля давным-давно были возвращены на фабрику. Все, кроме одного, малинового, который мы с Владом случайно разорвали пополам. Ткань плотным покрывалом накрыла Алину — но и только. Та захохотала.

— Миткаль! Перкаль! Миткаль!

Миткалевые ленты — мои миткалевые ленты, повинующиеся моим рукам — обвили Алину, плотно прижав перкаль к ее телу. Та принялась вырываться.

— Миткаль, задуши ее!

Я в прыжке повалила свою мать на пол и схватила миткалевые ленты за концы и потянула. Я тянула изо всех сил, упираясь коленями ей в грудь, я вкладывала в свои смертоносные ленты всю свою ненависть.

Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу!

— Миткаль! Перкаль!

Алина визжала как свинья, которой вспарывают брюхо. Ленты плотно прижали ее руки к ее телу, перкаль залез в рот, не давая ни вздохнуть, ни произнести хоть слово. Я схватила ее голову там, где предположительно были уши, и резко дернула вверх. Со всей своей первобытной миткалево-перкалевой силой.

Голова на удивление легко отделилась от тела. Из шеи Алины хлынула зловонная бурая жижа.

— Ты убила нашу мать!

Я убила свою мать меньше, чем за минуту. Ян просто не успел опомниться.

— Ты… ты… зачем?

Он больше не казался мне привлекательным. Он снова превратился в уродливого немытого мужика с младенческой рожей, которого я ненавидела всей душой.

— Перкаль! — крикнула я.

Но перкаля больше не осталось.

— Миткаль!

Но у меня больше не осталось сил. Я упала перед Яном на колени.

— Перкаль! — произнес голос у входа в часовню.

Тонкие белые полотна падали сверху и накрывали все вокруг: труп Алины, алтарь, купель, погасшие свечи, хрипящую Амину, по-прежнему стоящую по стойке смирно, и Влада…

— Перкаль! — произнес голос за моей спиной.

Влад встал на ноги и накинул полотно на Яна. Полотно сдавило того изо всех сил.

— Перкаль! — сказала дядя, двигаясь к алтарю.

Из перкалевого кокона раздался вопль. Ткань ломала Яну кости. Странно — тот почти не сопротивлялся.

Еще минута, и всё было кончено. Белые полотна пропитались такой же зловонной бурой жижей, как мои миткалевые ленты и малиновый перкаль.

Амина наконец смогла стянуть с себя удавку.

— Я никогда не пойду замуж по принуждению! — заявила она хрипло, но твердо, размазывая кровь по груди. — Никогда, слышите! Вот что ты должна была мне показать! Я не должна выходить замуж! Пусть они меня проклянут, но замуж я не пойду! Чтоб их всех черти разодрали с их трехлитровой банкой золота!!!

Дядя заботливо повязал на ее окровавленное горло платок из перкаля и похлопал ее по плечу.

Ругающаяся Амина — это было так нормально, так обычно, что я улыбнулась уголком рта. На большее не хватало сил.

— Они и правда умом не блещут, — сказал Влад, показывая свою левую руку, — это моторное масло или что-то вроде. Я вколол мимо вены, и теперь мне нужны только хирург и курс антибиотиков.
— Ты — талантливый актер! — восхитилась Амина. — Я и правда поверила!.. Было жутко!

Влад присел передо мной на корточки. Я уткнулась лбом ему в плечо.

— Импровизация удалась? — спросил он с улыбкой.

Я оттолкнула его и меня вырвало на пол.

— Оставьте нас с Евой, пожалуйста, — попросил дядя. — Мы сами наведем здесь порядок.
— Помоги мне умыться, — попросила Амина Влада.
— Селёдка!

Кот подошел ко мне и сел поодаль. Я протянула руку и погладила его по облезлой голове.

— Всё ещё плохо? — спросил дядя. — Миткаль бушует?

Я была всё ещё одурманена своей силой и разрушительной миткалевой яростью. И поэтому промолчала. Я молча смотрела, как он поливает тело Яна из канистры, которую принес собой. Он поджег ткань и сказал тихо:

— Перкаль…

Не было ни дыма, ни копоти, ни даже жара — горела сама ткань и то, что внутри неё.

— Ты можешь стать великой, — сказал дядя, глядя на огонь. — Миткаль сделает тебя великой, Ева. А перкаль поможет не сойти с ума.

Я, покачнувшись, встала на ноги. Я не хотела смотреть, как горит Ян. Внезапно мне стало его жалко до слез. Глупый маленький мальчик, не успевший даже побыть человеком. Орудие в руках сумасшедшей тетки, которая почему-то называла себя нашей матерью.

Я подошла к Алине. Ее тело по-прежнему было замотано тканью, как и ее голова. Из разрыва на шее все еще текло. В ране копошились черви.

— Я не хочу быть великой такой ценой, — сказала я, не сводя взгляда с опарышей. — Если когда-нибудь захочу, убей меня и сожги!

Дядя промолчал. Он закончил с Яном и теперь разматывал голову Алины, чтобы попрощаться. Мне смотреть ей в лицо не хотелось — я же ее убила! — и я побрела, пошатываясь, к выходу.

На лестнице я обернулась.
Тело Алины горело.
Дядя, не стесняясь, плакал.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
ЕВА И ЯН


С тех пор я только один раз видела миткалевые ленты — когда мой сын провалился под лёд. Мы катались на санках с горки, санки уехали слишком далеко, и Лёшка подскочил, радостный:

— Мама, я доехал до середины реки!

На середине реки лед тоньше, потому что течение сильнее. Я была ближе, чем Влад, поэтому успела увидеть его ладошку, которая в отчаянии ударила лед оттуда, снизу. Его уносило прочь от полыньи, и я, не думая, нырнула за ним.

Миткалевые ленты плыли впереди меня: спасение и защита потомства — самый древний, самый первобытный инстинкт. Они подхватили Лёшку, вынесли его на поверхность и выбросили на лёд.

Мне оставалось только всплыть самой, но в планы миткаля не входило спасать меня. Ленты обвились вокруг моего горла. Ткань надеялась на мой инстинкт самосохранения. На то, что я так захочу жить, что приму любой исход. Даже миткалевую инициацию.

Миткаль хотел, чтобы я задушила сама себя.

Я не могла этого допустить! Я пять лет назад выбрала перкаль и не собиралась от него отказываться! Когда я иногда вспоминала о миткале, перед глазами вставали черви, копошащиеся в горле мертвой Алины.

Поэтому я отвернулась от света, что просачивался сквозь толщу льда.
И вдохнула воду.
Ледяная жидкость обожгла мои легкие — и это последнее, что я помню в своей жизни.

Лёшка дышал. Влад сделал ему искусственное дыхание. Его душа — маленький голубоватый огонёк — вернулась в его тело, и каждая клеточка в этот момент налилась золотом, сверкнула, но не погасла, а осталась тихо светиться.

Перкалевая инициация.

Влад не чувствовал и не видел этого. Он был в ужасе и не знал, куда ему кинуться: в воду за мной или за помощью сыну.

— Сделай правильный выбор! — велела я.

Он будто бы услышал меня, достал смартфон и вызвал «скорую».

Мое тело так и не нашли. Наверно, его унесло в море и его съела какая-нибудь акула-гурман. Надеюсь, я не встала ей в горле колом.

А я — я, моя душа, мой призрак или кем я стала? — я просто вернулась по пустым улицам в папин особняк, заняла свою старую комнату и два дня привыкала к своему новому статусу. На третий день я стала видеть людей вокруг. Как раз когда мне устроили трогательную церемонию прощания.

В гроб положили кусок перкаля.

Лёшка плакал. Влад и папа держались. У меня разрывалось сердце. Я металась между ними, касалась их лиц и плеч, но они не чувствовали меня.

И только Амина вела себя странно. В самом конце поминок она подняла голову и посмотрела прямо на меня, отчаявшуюся достучаться до любимых и теперь просто стоящую у своего гроба. Я от неожиданности махнула ей рукой. Она улыбнулась, глядя прямо мне в глаза.

Похоже, я не совсем мертва… Я застряла в каком-то полумире, в чистилище для тканщиков!

Жизнь кипела вокруг меня, но я не могла в ней участвовать. Я не нуждалась в еде, душе или туалете — и сходила с ума от безделья и одиночества. Родные меня не чувствовали, перкаль меня не слушался. Я уже стала подумывать, чтобы разжиться цепями и греметь ими на чердаке, как настоящий призрак, когда появился он.

В растоптанных кроссовках, штанах с лампасами и дутой ветровке с капюшоном. Он стоял под фонарем, как и в самую первую нашу встречу. Только капюшон он не надел.

Я сбежала вниз по лестнице, перепрыгнула крыльцо и остановилась у калитки.

Он был юн, пшеничного цвета волосы стянуты сзади в хвост, глаза серые, а ресницы черные, как у меня. По гладким щекам, на которых только начал пробиваться светлый пушок, текли слезы.

— Ева…

Я открыла калитку и шагнула ему навстречу. Его голос не был ни высоким, ни надтреснутым — обычный молодой мужской голос.

— Ева…

Он взял мою руку — его ладони были гладкими и теплыми — и легонько поцеловал. Я порывисто обняла его. Под грязной курткой было крепкое стройное тело. От Яна пахло чистой кожей, сигаретами и одеколоном.

Я была так рада это неожиданной встрече, что забыла про своих нечувствительных к потустороннему домочадцев.

Первое время Ян почти не разговаривал — не умел. Он ведь умер младенцем, и после того, как было уничтожено его физическое тело, его дух вернулся практически на тот уровень развития, с которого начался его земной путь. Ему тяжело было осознать себя и принять тот облик, в котором он находился сейчас — на это у него ушло два года. Он не знал, почему летают самолеты, как работает электричество, почему нельзя спать с сестрой — наша мать совершенно не занималась его образованием. Только накачивала сексуально, убеждая, что всё на этой планете живет только ради секса. Ян верил ей.

— Меня Селёдка озадачил, — признался он, гладя кота по загривку.

Старый Селёдка нас видел и проводил с нами довольно много времени.

— Как? — заинтересовалась я.
— Я не понимал, чего ты так к нему привязана, — пожал Ян плечами, — съесть его нельзя, трахнуть тоже проблематично — зачем он вообще нужен? Я забрал его из приюта, держал в клетке — иначе он царапал меня, шипел и сбегал — кормил его кормом из магазина, который он из моих рук не принимал. Я кружил вокруг клетки и думал: «Ну зачем он Еве? Какой от него прок?».
— А теперь понимаешь? — улыбнулась я.

Ян поднял кота за лапы, уткнулся лицом в мягкое отъевшееся пузцо, подул туда, снова опустил Селёдку к себе на колени и почесал за ухом. Кот замурлыкал.

— Теперь вроде да… — он улыбался.

Ян быстро учился обычным человеческим вещам, хотя управляться с эмоциями ему не удавалось совсем! Он иной раз злился, протестовал и ревел, как трехлетка, а в следующий момент уже смеялся, как будто мир, умывшись его слезами, стал во сто крат радостнее.

Он был так похож на меня! Это был настоящий младший брат, а не то полумертвое чучело с запахом гнилого мяса! Жалко только, что чтобы встретить его, пришлось умереть…

Вскоре, освоив базовые навыки и научившись складно говорить, Ян был готов обсуждать более сложные вопросы.

— Где мы? — спросила я его однажды.

Мы сидели в моей старой комнате на перкалевой простыне. Ян больше не мог управлять миткалем, но и перкаля тоже не боялся.

— Понятия не имею, — ответил он. — Мать свалила сразу же, ничего не объясняя. Я даже ее увидеть не успел.

Я почесала затылок. Мы понятия не имели, где мы, живы мы или мертвы и что нам с этим делать. Поэтому мы просто продолжили слоняться по папиному особняку, стараясь не слишком пугать остальных жильцов.

Ян совершенно освоился с самим собой и стал обычным двадцатилетним пацаном, добрым юморным разгильдяем, и лишь однажды напугал меня до смерти. Выйдя из своей комнаты, я наткнулась на букет подсолнухов и обувную коробку. Коробка была полна червей.

— Ах ты сука!
— Что? Не понравился подарок? — расхохотался Ян.

Я кинула коробкой с червями прямо в него. Парочка опарышей осела на длинных светлых волосах, а парочка упала за шиворот.

— Сними их! Евка, сними их с меня! Ааа, Ева!!!

Я покатывалась со смеху, хохотала так, что аж закашлялась.

— Прости, я думал, это остроумно, — повинился Ян. — Ну, типа, я снова с катушек съехал…

Его смерть стерла начисто его безумие.

— Я люблю тебя, дурак, — я обняла его, и он по-щенячьи уткнулся мне в шею.

Мой брат, моя семья, мой единственный родной человек в этом междумирье…

— Я попробовал проехаться на автобусе до Сортировочной, — сообщил он мне одним погожим летним днем. — Просто прошел через валидатор и сел на свободное место.
— То есть к Белому Логу мы не привязаны? — нахмурилась я.
— Неа, — сказал Ян. — Давай в приставку поиграем?
— Давай, — эхом откликнулась я.

Ян играл в «Call of duty», я сидела рядом, на полу, и читала книгу архимандрита Иеронима о тканщиках, когда вошел Влад. Он взглянул на книгу, подошел к телевизору и потрогал его. Телевизор был теплым.

— Ева, я знаю, что ты здесь.

Ян поставил игру на паузу, я встала.

— Ева, подай мне какой-нибудь знак, молю. Ева, тебе очень плохо?

Слезы полились у меня из глаз. Я прижалась к мужу всем телом и погладила его по щеке. Он теперь не бреется так тщательно. Щетина ему идет. Сексуально.

Я скучала по нему каждый день. По его прикосновениям, поцелуям, даже по тому, как он обзывает меня миткальщицей.

Ян отложил геймпад и собирался было деликатно выйти из комнаты, но на пороге обернулся.

— У тебя отличная семья, Евка, — произнес он. — Зачем ты рвешь им душу? И им, и себе…

Я действительно не могла перенести мысли, что не увижу, как взрослеет мой сын. Я постоянно была рядом с ним: у его кровати, когда он спал, в детском саду, когда он учил стихи и играл с другими ребятами, на кухне за ужином, когда он ронял макароны в томатном соусе на белоснежную перкалевую скатерть. Иногда Лёшка обращался ко мне, будто знал, что я рядом: просил подуть на разбитую коленку или желал мне спокойной ночи. И каждый раз, когда он отвлекался или засыпал, я падала на пол, корчась от невыносимой боли и давясь рыданиями.

— Ева, в этих книгах ничего нет, — сказал Влад тихо.
— Я знаю, — задумчиво ответила я, все еще обнимая его.

Влад поднял книгу с пола и вышел. Я осталась стоять посреди комнаты, невидимая и чудовищно несчастная, чувствуя, как из груди рвется крик отчаяния.

Но вдруг меня осенило. В книгах ничего нет, но…

Я нашла Яна у коридорного окна. Он смотрел на пустую улицу. Я подошла сзади и весело толкнула его в плечо.

— Мы уезжаем! — объявила я с улыбкой.
— Мы? Куда? — удивился Ян.
— А куда бы ты хотел?
— В Грецию, — уверенно сказал Ян. — Наша тупая мамаша постоянно твердила про Грецию, где ее якобы ждет ее настоящая любовь…
— Если хочешь, можем заехать в Грецию, — сказала я. — Но сначала мы поедем в Иран, к перкальщикам. А потом — в Индию, к миткальщикам. Уверена, они знают больше, чем наша тупая мать.
— О да! — крикнул Ян и залихватски рассек воздух кулаком. Похоже, он обожал приключения. — Когда едем?
— Прямо сейчас!

Ян огляделся. Нам не нужны были вещи. И деньги с документами — мы были бесплотны и свободны. Единственное, что я сделала — зашла попрощаться с сыном.

— Лёшенька, малыш, я уезжаю. Далеко-далеко и надолго. Ты можешь ждать меня, можешь не ждать, но лучше не жди. Я всегда буду любить тебя, я всегда буду помнить каждую твою черточку, каждую веснушку. Береги папу и дедушку и нашу дурочку Амину. И главное, Лешенька — люби! Люби каждую секунду, каждое мгновение, дыши глубоко всей грудью, мой маленький принц Перкаль!

Я прикоснулась губами к его теплой мягкой щеке и быстро вышла, чтобы малодушно не остаться здесь навсегда.

— До свидания, мамочка, — сказал Лёшка, не открывая глаз.

Но я этого не услышала.
На улице меня ждал Ян.