Роман больше не продается и не распространяется.
Подробности здесь.
– Ты не могла бы так не напихивать? – зашипела Саша. – Как бешеный хомяк, честное слово!
– Я жрать хочу, – прошамкала Феся, запихивая еще одну тарталетку в рот, а вторую — в карман. – Дома только лук. К тому же домик наш к ночи в угольки превратится.
– Дай мне тоже, – решила Саша.
При мысли о том, что ночевать им будет негде, в ней проснулось желание сгрести половину подносов себе в сумку.
Прощание с покойной проходило в соседнем зале, и оттуда слышались сдавленные рыдания. Здесь же царил полумрак и атмосфера витала такая, будто вот-вот внесут кальян и разноцветные коктейли с зонтиками. Фоном играл джаз, видимо, таково было указание Виолетты. То тут, то там раздавались деликатные смешки: люди, которые не виделись почти десять лет, встречались, обнимались, делились новостями. Саша махала рукой знакомым, пока Офелия уплетала за обе щеки закуски, расставленные тут же на подносах.
– А выпить нет? – оглянулась Феся.
– Уймись, – снова зашипела Саша.
Она озиралась по сторонам и не без причины. Из-за предполагаемого пожара в «Двух бабуинах» ей пришлось взять Демона с собой. Естественно, сидеть в рюкзаке он не стал — не такое это животное, чтоб сидеть в рюкзаке. Он вырвался и отправился шнырять по поминальному дому. К радости Саши, шнырял он пока незаметно, но, зная склонность этой мохнатой скотины к драматичным появлениям, она опасалась, что он вынырнет где-нибудь в гробу, на груди у Виолетты.
Саша уже подходила прощаться. Родственники одели Ви в светлое, воздушное, легкое и заплели ей аккуратные французские косы. Она казалась почти красавицей, хоть и сохранила на лице свое обычное трагическое выражение.
Саша, узнав о смерти подруги, огорчилась, расстроилась и даже всплакнула, но настоящего горя не испытала. После многократных попыток Виолетты убить себя, окружающие смирились, что однажды увидят ее в гробу. И, скорее всего, молодой. Поэтому Ви заранее договорилась с Вираго, что поминальной службой ей будет вог-вечеринка, блестящая и развязная, на которой будет сплошное веселье и никто не будет выворачивать нутро, произнося тосты, и корчить из себя навеки влюбленного в усопшую.
– Ты не пойдешь прощаться? – спросила Саша.
– Нет, – прошептала Офелия, – ни за что!
Она надела очень вычурное черное платье — обтягивающее, с широкой кружевной отделкой — и крохотную шляпку с вуалью. Ногти у нее были ярко-красными. Весь этот богемный траур совершенно не сочетался с набитым тарталетками жующим ртом.
– Не дергайся, – сказала Офелия, – просто подойдешь, схватишь его за шкирку и уйдешь.
– У него внешность… не для похорон. Родственники примут его за дурной знак и швырнут в него поленом. А он и так, бедолага, натерпелся, когда мы уезжали…
В зал ввели под локотки мать Виолетты, и расслабленная атмосфера улетучилась. Мать прижимала ко рту платок. Ее вела старшая сестра Виолетты, невнятная тетка неопределенного возраста, опухшая от слез и неумеренных алкогольных возлияний. Мать беспомощно обвела глазами зал, словно искала кого-то. Она увидела нахмурившуюся Сашу и кинулась к ней как к родной, крепко обняв, уткнувшись в Сашино плечо и горько заплакав. Саша обвила женщину руками и принялась гладить ее по спине. Несчастная мать бормотала что-то неразборчивое, перемежая свою речь всхлипами. Сестра стояла рядом и то и дело утирала одинокую красивую слезу, почему-то катившуюся только из левого глаза.
Джаз на фоне притихшей толпы стал казаться раздражающе громким и чертовски неуместным.
– Виолочка всем записки оставила, – мать оторвалась от Сашиного плеча и утерла нос платком, – ты прости, я их все прочитала. Всё пыталась понять…
Мать снова заплакала, на этот раз тихо, а сестра подала Саше две замызганные бумажки: одну – для Саши, другую – для Офелии. Офелия немедленно развернула свою, прочитала, горько усмехнулась и быстро отошла прочь от скорбящих.
Саша взглянула в свою записку.
«Расскажи всем про него».
– Про кого это она? – требовательно спросила сестра, пристально наблюдавшая за Сашиной реакцией.
– Не знаю, – Саша не отрывала глаз от записки.
– Это про этого врача, да? – полуутвердительно сказала сестра.
– Я не знаю, – Саша начала раздражаться.
– Он колдун, это точно, – не унималась сестра, – он ее приворожил.
Саша медленно выдохнула, стараясь унять раздражение. Родственники Ви никак не хотели принять ни ее гомосексуальной ориентации, ни ее сумасшествия, приписывая все ее срывы влюбленностям в разных мужчин. Впрочем, какая теперь разница?
– Он просто не подоспел к ней вовремя, – всхлипнула мать, – он хороший ведь врач? Он мог бы спасти Виолочку…
– В любом случае, я ничего о нем не знаю, – стараясь выглядеть честной, пролепетала Саша.
Сестра даже не пыталась скрыть разочарования. Она хотела, чтобы Саша излила на нее кувшин недовольства, терпкого и горячего, который обязательно накапливается у каждой женщины, которую хоть раз вероломно бросали. Но Саша молчала и смотрела в записку. Не хватало еще с посторонними свою личную жизнь обсуждать!
«Расскажи всем про него».
Динамики под потолком запели что-то томное, и, как назло, в дверях появился тот, о ком стремились побольше узнать скорбящие женщины. Колдун, не подоспевший вовремя врач, завидный холостяк, известный на все Мегеры, наводящий морок на слабых духом девиц.
Брокк был чужим человеком среди всех этих бывших одноклассников, сокурсников, коллег и родственников. Мегеры были крохотным городком, где каждого жителя отделяло от самого дальнего соседа лишь одно рукопожатие, а Брокки были пришлыми, чужими, далекими, не из этого мира, к тому же каким-то чудом сохранившими материальное благополучие в это непростое время. Они явились на полуостров несколько лет назад, отстроили огромный медицинский центр, разработали какие-то безумные социальные программы, по которым латалось и подшивалось все население Верхних и Нижних Мегер. Их новенькие «скорые» рассекали по городу и подбирали упавших – и ни с кого не брали ни копейки. Пошел слух, что они разбирают младенцев на органы, а бессемейных старушек — на анатомические препараты, но ни один из них не подтвердился. Они были богаты, они были влиятельны, они были безупречны. В Мегерах их было трое: бессовестно молодо выглядящая мать, взрослый сын и дочь-школьница.
Саша почувствовала его шестым позвонком. Вместе с осенним воздухом ворвался тонкий запах его одеколона и пара восторженных шепотков — его обычный ореол.
– Явился, – проскрипела сестра.
Саша решительно обернулась. Но вместо молодого светловолосого мужчины, приближавшегося к ним решительным шагом, она увидела Демона, со зверским видом крадущегося по каминной полке.
– Примите мои соболезнования, – Брокк не стал расшаркиваться, а напротив, по-свойски обнял скорбящую мать и сестру, которая совершенно неприлично зарделась и хихикнула.
Женщины принялись наперебой причитать и громко жаловаться Брокку на свое несчастье, словно не костерили его только что на разные лады. Он слушал их с сочувствующим видом, а руку матери и вовсе держал своими большими и теплыми ладонями.
Саша стояла к ним боком, лихорадочно соображая, как изолировать своего дурацкого кота. Она отыскала глазами Офелию. Та со скепсисом, но внимательно осматривала Брокка с головы до пят и поперек. Саша пыталась привлечь ее внимание, корча страшные рожи, но вместо этого привлекла внимание матери Виолетты.
– Сашенька, с тобой все в порядке? – участливо поинтересовалась она.
– Да, конечно, не беспокойтесь, – выдавив светскую улыбку, уверила ее Саша. Она старалась не смотреть на Брокка.
– Привет, – сказал он ей.
Это было первое слово, сказанное им вслух за целый год. До этого были только текстовые сообщения.
«Привет. Ты как?».
«Саша, с тобой все в порядке?».
«Ты жива?».
«Напиши, что все хорошо».
«Саша…».
«Саша…».
«Сашенька…».
«Шурик…».
«Санчес, я совершил ошибку».
«Хватит бегать от меня, давай поговорим».
«Ты жива?».
Саша не смотрела на него, даже отступила на шаг. По ее спине побежали мурашки от его мягкого баритона. Сашины тело и разум вступили в конфликт: плоть любила и хотела, ум боялся и ненавидел.
Она снова обернулась к Офелии, сделала страшные глаза и кивнула на Демона. Феся, которая теперь оценивала Сашину реакцию на появление ее призрака, наконец поняла, что от нее чего-то хотят. Она обернулась, увидела Демона и зачем-то торопливо накинула на него черный палантин, который держала в руках.
Саша размашисто хлопнула себя ладонью по лбу.
Демон, испугавшись столь неожиданно свалившейся на него темноты, рванул с полки и прыгнул на стоящего рядом человека. Им оказался толстый одышливый дядечка с благообразной седой бородой. Когда длиннющие демонские когти вонзились ему в плечо, он по-бабьи заверещал, подался назад и запутался в шторе, которая деликатной драпировкой прикрывала вход, отделяя толпу скорбящих от коридора.
– Чтоб тебя птицы заклевали, скотина, – сдавленно сказала Саша, укрыв лицо в ладонях.
– Меня? – удивился Брокк.
– И тебя тоже, – мрачно ответила Саша и двинулась выручать дьявольское отродье, которое с мощным «мяу» оборвало карниз и шлепнулось вниз, прямо на стол с закусками и пуншем.
Тарталетки, бутерброды, бокалы и стеклянный половник оказались на полу, причем последний — в виде мелких осколков.
– Что там происходит? – заинтересовались Виолеттины родственники.
Офелия оказалась быстрее и проворнее, чем плененный черной тряпкой Демон. Она поддела кота носком туфли, пинком вытолкнула его в коридор и, схватив Сашин полупустой рюкзак, выскочила за ним.
Вместо спасительной улицы котяра кинулся в комнату с гробом. Феся крепко схватила его за шкирку и принялась заталкивать в рюкзак, уворачиваясь от длинных крепких смертоносных когтей. Офелия вспотела как дровосек, ее кокетливая шляпка сползла на ухо, а могучий арестант все еще сопротивлялся. Подоспевшая Саша схватила Демона за задние лапы и хвост, который, словно небольшая дубинка, раздавал им раздраженные тумаки, и утрамбовала в рюкзак. Офелия затянула тесемки и выдохнула. Демон истошно завыл.
– Тише, – зашипела Саша, вставая с колен и закидывая рюкзак за спину, – замолчи!
– Помочь?
За их спинами появился Брокк. На его лице было написано искреннее участие. Он положил ладонь Саше на плечо.
– Не трогай меня, – вдруг взвизгнула она, отпрыгнув в сторону.
Ударившись о входную дверь, она выбежала на улицу. Офелия в растерянности вышла за ней. Брокк обогнал ее и настиг Сашу как плохом кино: в два прыжка, драматичным жестом ухватив за локоть и развернув к себе.
Однако в кино героиня падает в объятия героя, и все заканчивается страстными поцелуями, но наяву Брокк едва успел остановить Сашу, как та завизжала так, будто ей угрожали ножом. Их ссора привлекла внимание стайки скорбящих, куривших у крыльца.
– Не трогай меня! – снова заорала Саша и дернула свою конечность так, что чуть не вырвала ее из сустава.
– Подожди, – прошипел Брокк, отпуская руку и пытаясь ухватить ее за талию.
Со стороны казалось, что Саша борется за свою жизнь, но она всего лишь пыталась прикрыть уши руками – Брокк ей что-то быстро и настойчиво говорил.
Курящие у крыльца смотрели на них во все глаза. К выходу стали подтягиваться любопытные, привлеченные криками.
Брокк оторвал ее ладони от ушей, но Саша сделала неожиданное: крутанула из-за спины рюкзак, одним ловким движением ослабила кожаные тесемки и выдавила не на шутку взбесившегося кота прямо Брокку на грудь. Демон выпрыгнул как черт из табакерки с утробным воем и вцепился в рубашку Брокка своими когтями. Тот вскрикнул от неожиданности и попытался оторвать от себя животное. Но Демон и сам не был настроен драться. Почуяв свободу, он оттолкнулся от своей жертвы и прыснул прочь в ближайшие кусты.
Саша воспользовалась паузой, подбежала к Офелии, схватила ту за руку, и обе бросились вниз по улице, прочь от поминального дома.
Офелия на бегу оглянулась и окинула Брокка любопытным взглядом. Он застыл в оцепенении, глядя им вслед под смешки родственников и друзей Виолетты, высыпавших на крыльцо. Высокий, стройный, длинноволосый, светлый и сероглазый, меланхоличный принц из старого фентези-романа, только вместо арфы и меча – дорогое пальто и ключи от машины.
На его груди, где-то рядом с сердцем, на тонкой ткани рубашки проступали маленькие пятнышки крови.
